Инновационная сложность

Учитывая вытекающие из идеи вертикальной иерархии миров обусловливания, я бы сказала не «восприятие происходит с нами», а «восприятие происходит нами», т. е. мы и есть тот инструмент, посредством которого Создатель сновидений исследует и постигает природу создаваемого им мира иллюзий. При этом ресурсом такого исследования-постижения выступает интегральная телесность человека как недуальная целостность <ум-тело>. Иными словами, в глубинном смысле, не «мы воспринимаем», а «нами воспринимают».

Возможно, подобные идеи, также как и цитировавшиеся слова Николиса и Пригожина, звучат несколько мистично. Однако современные исследования показывают, что они могут иметь вполне рациональное содержание в сфере реальности нейрофизиологических процессов. Например, было экспериментально установлено, что за определенное время до того, как человек осознаёт, что принял решение о совершении некоторого действия, электрическая активность мозга однозначно свидетельствует о том, что подобное решение принято и совершение данного действия неизбежно.

В частности, лауреат премии Ван Аллена, руководитель неврологического отделения медицинского колледжа Университета Айовы профессор А. Р. Дамазио пишет по этому поводу: «В одном из своих экспериментов Лайбет выявил задержку между временем, когда испытуемый осознавал свое решение согнуть палец (испытуемый отмечал точный момент принятия этого решения), и временем, когда электрическая активность его мозга указывала на неизбежность сгибания пальца. Активность мозга изменялась за треть секунды до того, как испытуемый принимал осознанное решение. В другом эксперименте Лайбет попытался выяснить, вызывает ли какие-либо ощущения у больных, которым делают операцию на мозге, непосредственное воздействие раздражителя на ткань головного мозга (в большинстве случаев во время таких операций пациенты находятся в бодрствующем состоянии). Ученый обнаружил, что воздействие на кору слабым электрическим током вызывает у пациентов легкое покалывание в руке – но только через полсекунды после воздействия раздражителя… Работы Лайбета позволяют сделать неоспоримый вывод: начало развития нейрофизиологических процессов, приводящих к осознанию событий, и момент, когда человек начинает чувствовать их последствия, разделены неким интервалом времени» [165].

Итак, мы видим, что идея, которая берет начало в традиционных верованиях австралийских аборигенов, и, будучи привнесена в европейскую категориальную сетку, производит впечатление довольно мистической, по существу, имеет совершенно реальные и вполне материальные корреляты в нейрофизиологических процессах, протекающих в организме человека. И в частности, действительно оказывается, что не только совершению действия, но и осознанию данного решения предшествует формирование паттерна нейрофизиологической активности, что – при известном навыке – может переживаться-ощущаться именно как тенденция, импульс, побуждение к совершению действия. Иными словами, представление о существовании тонкой силы, заставляющей человека тяготеть к чему-либо еще до принятия осознанного решения (силы, неосознаваемой и не замечаемой им самим, но тем не менее, как раз и делающей совершение действия неизбежным), далеко не беспочвенно и иррационально, а укоренено в природе интегральной телесности человека, включая сложное взаимодействие ментального и телесного.

Итак, ориентируясь на принципы организации взаимодействий в рамках квантовой реальности, мы можем признать право на активную роль даже за «нечеловекомерными» составляющими, которые антропоцентристски мы непременно отнесли бы к миру «объектов», и тем самым уже изначально ввели бы ограничения в собственные объяснительные модели. Это лишило бы нас возможности взглянуть на процессы рождения сложного поведения систем непредвзято: мало надежды, что мы преуспеем в схватывании и объяснении подлинной сложности мира явлений, если изначально ограничиваем себя рамками научной политкорректности. Если же мы отказываемся от стереотипов, исходно ограничивающих постижение сложного, то обнаруживаем, что то, что с привычной точки зрения видится как лишь пассивная, воспринимающая воздействие сторона, оказывается способным проявлять заинтересованность во взаимодействии, играя вполне активную роль в привлечении внимания человека, а также в побуждении его к совершению искомого действия.

2.2. Почему сложное сложно: некоторые выводы

На основании предложенной объемной модели вертикальной иерархии миров, а также учета более широкого спектра возможных интерпретаций, вырисовываются следующие ответы на поставленные ранее вопросы.

1. Сложное (сложностное) поведение системы неслучайно производит впечатление человекомерного: оно имеет коррелят в форме динамик идей в сфере сознания Творца нашего мира, и тем самым (в вышеочерченном смысле) действительно обладает качеством разумности и осмысленности, а не только по какой-то необъяснимой причине напоминает его. То, что «неодушевленные объекты» способны играть активную роль в коммуникативном взаимодействии тоже перестает казаться необъяснимым, если мы расширяем репертуар методологических объяснительных моделей (например, меняем ракурс рассмотрения под углом квантовомеханических, нейрофизиологических исследований, а также не отбрасываем идеи некоторых традиционных культур).

Соответственно, можно сделать вывод, что для понимания природы сложного, полезно привлечение моделей, когнитивно более многомерных, и представлений, менее традиционных, чем те, которые предлагает классическая эпистемология, исходящая из существования мира физической реальности, как первой и последней инстанции творения, и идеи абсолютного приоритета активности субъекта в познавательных взаимодействиях.

2. На вопрос, почему одни системы – открытые, нелинейные, неравновесные, а другие – закрытые, описываются линейными уравнениями, идут в равновесии (иными словами, «почему так устроен мир?»), можно предложить следующий ответ. Первые выступают формой поверхностной репрезентации процессов творческого прозрения, разворачивающихся в мирах знания-мнения Творца мира физической реальности, а вторые соответствуют рутинным когнитивным актам того же уровня: имеют дело с рекомбинацией имеющегося, но эмерджентного рождения подлинно нового, как никогда прежде не бывшего, в них не происходит. Соответственно, свойства открытости, нелинейности, неравновесности довольно точно описывают параметры мыслительных процессов, реализующихся в актах творчества, тогда как обратные им вполне хорошо соответствуют параметрам рутинности в актах преобразования знания.

3. Зная одну из составляющих связки <человек – мир его идей> и связки <Творец – мир человека> по собственному повседневному опыту, нам гораздо проще представить себе характер и сущность процессов того уровня, который в непосредственном прямом

усмотрении нам не дан. При этом нет нужды прибегать ни к рассудочному мышлению в чистом виде, ни к мистическому прямому усмотрению происходящего в сфере обусловливающей реальности. Предложенная модель обеспечивает некий промежуточный (так сказать, «срединный») путь постижения: заключение по аналогии роднит его с рациональным знанием, а знание из собственного непосредственного опыта, буквально «на кончиках пальцев», объединяет со вторым подходом (но только осуществляется не мистически, а вполне буднично и повседневно).

4. И наконец, проясним еще один аспект понимания сложности: является ли сложное результатом соединения или взаимодействия частей?

Известный специалист в области исследования мышления, удовлетворяющего критерию сложности, Эдгар Морен сформулировал ряд принципов организации такого мышления. В частности, он полагает, что речь должна идти о соединении частей или элементов с образованием единого целого, обретающего новые свойства [166]. Однако такое понимание не является единственно возможным. Так, в концепции П. Бернстайна мы встречаем другой подход, в соответствии с которым целое – результат не соединения частей, а их взаимодействия [167].