Тайное Пламя. Духовные взгляды Толкина

Борьба на краю адской бездны разыгрывается между Фродо, Голлумом и Сэмом. Кольцо нельзя уничтожить просто волевым актом. Кольцо уничтожено волею «случая», но Джексон не оставляет места сомнениям: подобная случайность возникла только благодаря многочисленным жертвам, попутно принесенным Фродо и каждым из участников Братства. Иными словами, уничтожить Кольцо и исполнить миссию удалось благодаря не столько решающему героическому деянию Фродо, сколько всему тому, что Фродо довелось пережить по дороге из Ривенделла в Мордор. Каждое проявление храбрости, верности и доброты в пути способствовало уничтожению Кольца — только так невозможное стало возможным.

Сопоставляя эту финальную сцену на мосту Саммат Наур с кульминацией сериала «Матрица», по достоинству оцениваешь широту охвата и глубину нравственного видения Толкина в сравнении с представлениями братьев Вачовски, для которых конечная цель действия (согласно последней реплике Нео) — это произвол выбора как такового. Современное потребительское общество опирается на свободу выбора, но жизнь добродетельная основана на совсем другой концепции: способности выбирать правильно. Можно сказать, что, поддавшись искушению в финале, Фродо осуществил «свободу выбора» в современном смысле этого слова — ибо он просто–напросто выбрал Кольцо. Но в этот самый момент нравственный ориентир у него отнят. Иными словами, истинная свобода состоит в способности «быть», а это — сила вне времени. Так прошлое «я» Фродо приходит к нему на помощь в настоящем.

Растянув сцену борьбы Фродо с Голлумом в фильме и заставив их обоих упасть в Бездну (хотя Фродо в итоге спасен Сэмом в клишированной мелодраматической сцене — главный герой повисает на самом краю обрыва, а друг протягивает ему руку), Питер Джексон подчеркивает тем самым еще одну важную мысль. И Голлума, и Фродо снедает вожделение к Кольцу. В тот момент зло уже овладело ими обоими; и в схватке друг с другом объединяющее их зло кануло в Огонь. Уничтожение Кольца таким образом иллюстрирует великую истину о зле, как я уже отмечал в этой книге: зло — злейший враг самого себя. Ранее мы видели, как орки в Минас Моргуле убивают друг друга, давая возможность Сэму спасти Фродо. Еще раньше орки из Мордора и урук–хай из Изенгарда передрались между собой («Вот вам и мясцо, ребятки! Заказывали?»), что позволило Мерри с Пиппином сбежать в лес Фангорн.

Может показаться странным, что на протяжении всего фильма Кольцо представлено как великое искушение властью, в то время как доподлинно мы знаем лишь то, что оно способно наделять невидимостью и, вероятно, бессмертием. Фродо явно не обрел никаких сверхъестественных способностей, объявив Кольцо своим; более того, он даже не в силах помешать Голлуму откусить палец с Кольцом. Давным–давно, когда Саурон еще владел Кольцом, он оставался уязвимым для клинка, с помощью которого Кольцо было отсечено с его руки. Возможно, даже для Саурона Кольцо — своего рода иллюзия. В этом, самом непонятном и менее всего откомментированном, аспекте фильма Джексон, по всей видимости, в точности следует книге. Кольцо остается загадкой.

Вероятно, самое важное в фильме вот что: сюжет вращается вокруг некоего символа, причем символ этот мгновенно распознается. Выходит, язык символов и способность понимать его не вовсе мертвы, раз столь многие сумели постичь истинный смысл Кольца. В фильме Джексона смысл этот передан вполне убедительно. Тема противостояния Машины и Природы присутствует неизменно. Режиссеру даже удается предложить более духовное истолкование Кольца — Кольцо выступает первичным источником внутреннего искажения, диаметральной противоположностью молитвы. В фильме Фродо щадит Голлума даже после того, как тот предал его Шелоб, потому что Фродо ощущает власть Кольца в себе самом и не может заставить себя вынести приговор жалкому созданию. Когда Фродо восхищенно склоняется над Кольцом в Мертвых Болотах, любовно его поглаживая, мы чувствуем, что хоббита завораживает этот совершенный в своей законченности образ как проекция себя самого — безупречного, неуничтожимого, бесконечного. Кольцо — это Эго, наше представление о себе самом и о том, что наиболее для нас ценно, о том единственном, без чего мы не в силах жить: это сокровенный образ души, наше прибежище и спасение от реальности. Но в этот момент Фродо внезапно вспоминает Голлума и в точности воспроизводит его жестикуляцию — как зеркальное отражение своей собственной неизбежной участи.

Именно такие блестящие моменты фильма запоминаются и сберегаются в памяти. Со всей очевидностью, ключевые темы и дух книги Толкина тщательно сохранены и по большей части так или иначе отображены в фильме, невзирая на множество его недостатков и просчетов. В частности, тема Надежды (Эстель) переплетается с темой неотвратимости Смерти, и обе искусно объединяются воедино в словах Гандальва к Пиппину накануне битвы и в невыразимо прекрасной песне в исполнении Энни Леннокс в заключительных титрах. (Прочие песни и великолепное музыкальное сопровождение Говарда Шора добавляют глубины фильму–трилогии в целом.) Более того, сохранена своеобразная саморефлексия книги: главные персонажи признают, что они находятся «в истории», но не отменяют тем самым «добровольный отказ от недоверия» зрителей.

Жить памятью о прошлом, славить его, пересказывать и признавать себя его частью — только так возможно сохранять и развивать культуру либо возродить ее, когда она почти угасла. Так, в момент коронации Арагорн эхом повторяет слова своего предка Элендиля, за тысячи лет до того ступившего на сушу после гибели Нуменора: «Из–за Великого Моря явился я в Средиземье. Здесь жить мне и моим наследникам вплоть до скончания мира». (В фильме актер поет эти слова на собственную музыку — столь глубоко его самоотождествление с прошлым.)

От начала и до конца цивилизации Средиземья, будь то героические общества Рохана и Гондора или мирные сельские и торговые общины вроде тех, из которых состоит Шир, складываются и крепнут благодаря памяти и обычаю. Ошибка современности — думать, что великие личности могут возникнуть сами по себе, не укоренившись в плодородной почве прошлого, в воспоминаниях о великих деяниях и в верности обещаниям, переданным через поколения. Цивилизация основана на заветах, безнаказанно нарушить которые невозможно. Великое воинство мертвых станет сражаться на службе у Короля, дабы восстановить свою честь.

Книга «Властелин Колец» воплощает в себе чувство благоговения к великому и вечно живому целому, частью которого мы являемся — к миру Природы, миру Традиции и духовному миру Провидения. Современность, в ее негативном аспекте, — это бунт против пресловутых трех миров. Характерно, что команда Питера Джексона при создании фильма–трилогии сумела сохранить все три мира. Тем самым создатели фильма помогли напомнить нам о том, что нашей цивилизацией почти утрачено.

ТОЛКИН И ЯЗЫЧЕСТВО

На страницах этой книги я исходил из следующего: католичество Толкина проявляется как «скрытое присутствие» на протяжении всей эпопеи «Властелин Колец» и легендариума в целом, и трудам Толкина внутренне присуща теологическая система и духовность, что с христианской точки зрения являются каноническими. Однако же мне сдается, что необходимо остановиться на этом подробнее: как указывает Кэтрин Мадсен, Толкин «непрост, и то, как христианская вера автора сказывалась на его сочинениях, тоже вопрос непростой». Это замечание сделано в эссе под названием «Свет от незримой лампы», опубликованном в 2004 г. в качестве второй главы сборника Джейн Чане «Толкин и мифотворчество» (см. Библиографию). По мне, это весомый аргумент от имени «нехристианских» читателей Толкина (сама автор обратилась в иудаизм), и мне бы хотелось ответить на него, собрав воедино отдельные нити своей книги в рамках нового издания.

Кэтрин Мадсен описывает свою детскую реакцию на «Властелина Колец», и реакция эта наверняка созвучна многим читателям. «Книга, казалось, имела отношение не столько к Новому Завету, сколько к тем горам, что я видела из окна, но она подтолкнула меня к религии. Собственно, однажды в споре подначив родителей спросить меня: «Ну хорошо, а во что ты веришь?» — я сбегала к себе в комнату, принесла все три тома и предъявила их со словами: «Я верю вот в это». Юношеский максимализм как есть; да только с тех пор я ни разу не усомнилась в его истинности».