Византийцы. Наследники Рима

Седьмой собор, состоявшийся в 751 году в Никее, занялся проблемой иконоборчества. Его решения то подтверждались, то отменялись серией последующих синодов вплоть до окончательного возврата к иконопочитанию в 843 году.

Многочисленные соборы, которые собирались в ранние века существования Константинополя, демонстрировали широкое разнообразие богословских взглядов и имели целью определить суть христианской доктрины. И хотя к правлению Юстиниана основные принципы были сформулированы и провозглашены, разногласия по мелким вопросам продолжались вплоть до IX столетия. Тогда, 29 марта 868 года, в соборе Святой Софии Фотий прочел свою знаменитую проповедь в присутствии императоров Михаила III и Василия I, в которой он объявил о приеме в лоно истинно ортодоксальной церкви группы раскаявшихся сектантов, кватро-дециманов (четырнадцатидесятников). Эта секта праздновала Пасху, подобно иудеям, 14 ниссана, первого весеннего месяца, на какой бы день недели это число ни падало. Количество членов этой секты, вкупе с арианами, саббатеями, македонянами, новоцианами и аполлинарианами, было очень велико. При возвращении к ортодоксальности их нужно было не крестить заново, а лишь помазать святым елеем. Время от времени делались попытки их искоренить, но меры против них никогда не достигали той жестокости, с которой уничтожали павликиан, секту, враждебную любым церковным учреждениям, просуществовавшую до Х века, когда она появилась в Болгарии, переродившись в богомильскую ересь.

Самых рьяных приверженцев различные секты находили среди обитателей Малой Азии, поэтому неудивительно, что, когда в VIII веке возникло течение иконоборцев, там тут же объявилось много его сторонников. Восточные народы искали веры простой и ясной, с четкими правилами. (Возможно, это является одной из причин того, почему ислам нашел такой быстрый отклик в Сирии и Палестине.) Многословные дефиниции соборов и сложная изощренная обрядность византийской церкви были чужды их взглядам, хотя приморские греки упивались ими. Если древние греки были, по определению Аристотеля, животными политическими, то византийских греков с этой же точностью можно назвать церковными животными.

Как глубоко проник в души людей этот подход, хорошо видно по отношению византийцев к императорам. В какой-то степени у них сохранялось традиционное древнеримское представление о том, что император – властитель выше закона. И в то же время он воспринимался как вице-регент, наместник Христа на земле. В зале заседаний Государственного совета стоял трон с постоянно раскрытым Евангелием. Прямо над императорским троном находилась мозаика с изображением Христа и надписью: «Царь во Христе», как бы постоянно напоминавшей, что Христос является истинным владыкой государства. Император избирался не как наследный правитель, а как вольный избранник армии и сената с одобрения народа. (Только во времена македонской династии установился принцип передачи трона по наследству.) Новый император становился правителем только после этого одобрения, а коронационная служба всего лишь скрепляла церковной печатью уже свершившийся факт. С одной стороны, император был почти божественным, с другой – он назначался народом. Ему надлежало блюсти высочайшие принципы поведения. Он обязан был быть сдержанным и умеренным в желаниях, чутким и благодетельным. Он должен был скрупулезно соблюдать законы… и мог быть отлучен от церкви. Но также признавалось, что он человек со своими слабостями, и поэтому, а также по милосердию Божьему, его прегрешения, часто чрезмерные, следовало прощать. Однако поддержка народа полагалась не его персоне, но его званию и Божьему его одобрению. Так что население было верно ему, лишь пока эти два условия совпадали. С того момента, как его должность переходила к другому, верность автоматически переходила за нею вслед. Слова «Король умер, да здравствует король!» буквально отражали византийскую ситуацию, пусть даже трон был захвачен самым нечестным способом. Чтобы правильно понимать историю Византии, следует всегда помнить об их своеобразном подходе к императорской власти.

На протяжении всей византийской истории человеческие слабости принимались с готовностью и пониманием и прощались, потому что таковы были их взгляды. В византийском подходе не было моральной суровости Запада, но их вера не была от этого менее искренней и глубокой.

Вера в чудеса

Византийцы буквально понимали библейское выражение, что вера движет горами. Не раз и не два в истории Византии молитва или вмешательство иконы вроде бы выручало в тяжелой ситуации.

Более чем когда-либо это проявилось в VII веке, когда на столицу надвигались арабы. Византийские войска понесли поражение на поле брани, и казалось, что падение Константинополя неминуемо. Тогда на стену города вынесли икону Богоматери, его покровительницы, и обошли с нею вокруг всей крепости. Арабы отступили. Константинополь был спасен. Сегодня это приписали бы погоде, нехватке продовольствия или пороха у противника, наконец, некомпетентности вражеских военачальников, но для византийцев достаточным объяснением была любовь к ним Богоматери, проявившей свою оберегающую силу через икону. И так случалось неоднократно. Например, в 865 году к Константинополю подступил флот русичей, но образ Богоматери снесли на берег моря, и поднявшийся сильный шторм развеял корабли неприятеля.

Такое чудесное вмешательство считалось обычным и естественным. Более того, византийцы рассматривали помощь чуда почти как свое право, и, если икона какого-либо святого не обеспечивала ожидаемую поддержку, ее выбрасывали и заказывали новую икону другого святого. Понять и признать этот образ мысли необходимо не только для того, чтобы знать, на чем зиждилось византийское общество, но и оценить истинный характер истории Византии. Историки прошлых лет часто посвящали свое время изучению громких событий (войны, торговые и политические договоры и т. п.) и пренебрегали этим аспектом византийской жизни. Нынешние историки придают чрезмерное значение социальным и экономическим причинам и так поглощены материальной культурой эпохи, что почти совсем упускают мыслительные концепции, стоящие за ними. Но в византийском мире материальное так тесно переплеталось с духовным, событие с идеей, что разделять эти два аспекта нельзя. Таким образом, проблема «как византийцы думали», которую впервые всерьез поставил Норман Бэйнс, является одной из самых интересных и наиболее волнующих сегодняшних исследователей истории Средневековья.

Письменные источники прямо не говорят об этом, потому что самые ранние авторы руководствовались в этом вопросе чисто римским подходом: их больше увлекали вещи практические. А поздние историки, чаще всего христианские, поглощены были делами церковными. Однако кое-что, какие-то следы чисто византийского мышления просвечивают в трудах таких авторов, как Иоанн Молчальник (Силентиарий), в его описании святой Софии, или в более поздних писаниях Михаила Пселла. В частности, очень интересны в смысле познавательном объяснения, которые они дают военным успехам или поражениям и бедствиям вроде голода и чумы. Эти свидетельства говорят нам, что византийское мышление не было христианизированным римским, не было оно и восточным с налетом западничества. Пожалуй, оно представляло собой самое яркое наследие, наглядное проявление различных культур, которые легли в основу византийской культуры.

Сегодня нам кажутся удивительными крайности, до которых доходила вера византийцев в чудесную силу икон. Иконоборцы считали, что поклонение иконам доходит до идолопоклонничества. Оглядываясь на Ветхий Завет, где людей, казалось, тянуло к идолопоклонничеству, как пьяницу к вину, они были твердо настроены пресечь эти поползновения. Как все ретивые реформаторы, иконоборцы для достижения своей цели часто прибегали к самым жестоким мерам. Впрочем, не исключено, что такой суровый насильственный характер это движение приняло (особенно в царствование Льва III (717–741) и Константина V (740–775) из-за очень сильного противодействия, с которым иконоборчеству пришлось столкнуться в тех областях, где велико было греческое влияние.