Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Художественная литература, конечно, но в ней явно просвечивает личный опыт автора. Есть и более прямые автобиографические признания в тех же ранних устремлениях.

В уже цитированной автобиографии кинорежиссера Джармена, он пишет, что с девяти лет, с самого детства все ждал, все мечтал о том, чтобы какой-нибудь взрослый мужчина совратил его. Как это было с его приятелями.

«Это произошло с моим школьным приятелем Робином, который имел дикое приключение, начавшееся в его пятнадцатый день рождения — как я жалел, что меня никто не совратил! Ян рассказывал, что объявил своей матери себя гомиком в возрасте пяти лет, а Джими поведал Майклу, что в возрасте двенадцати он околачивался у автобусной станции Глазго, жаждая, чтобы какой-нибудь мужик «вдул ему» — детская попытка совратить взрослого.» (Jar-man 1992:18).

Джармен передает рассказ своего любовника знаменитого Фредди Меркьюри («Куин») об одном из его первых сексуальных приключений.

«Фредди рассказал мне, что в шестнадцать лет в Ричмонде он имел обыкновение пересекать парк неподалеку от мужской уборной. Однажды пополудни его остановил полисмен. «Что ты тут делаешь, сынок?» Фредди залился алой краской и пробормотал какие-то оправдания. «Не попадись мне здесь снова, сынок». Полисмен отобрал его школьный ранец и велел на следующий день прийти за ним на остановку, тогда и получит свой ранец. Напуганный Фредди явился на остановку, где полицейский ждал его в машине, одетый в штатское. «Влезай», — сказал он, отвез Фредди к себе домой и оттрахал его, перед тем как отдать ранец.

В кровати много лет спустя Фредди сказал мне, что это была самая возбуждающая вещь, какая когда-либо с ним происходила.» (Jarman 1992: 14).

А биография Фредди была куда как богата сексуальными приключениями.

Со слов Рудольфа Нуреева (или якобы с его слов) его биограф Рюнтю записывает рассказ его 14-летнего любовника Ричарда.

Ричард рассказывает о своем первом мужчине, учителе Эрике, которому было за пятьдесят. «Он был нужен мне позарез, без него я не знал, что делать с собой. Он помог мне… в кустах. Он сделал для меня то, о чем я мечтал. Мы были вместе день, ночь и еще полдня». По этому поводу Нуреев или Рюнтю (это всегда трудно в данной книге расслоить) замечает: «Прошло много лет с тех пор, но рассказ парня глубоко сидит в моем сердце… У каждого из нас такое случается только раз в жизни. А было ли такое у меня? «Нет, не было», — говорю я себе, спокойно размышляя о своем отрочестве. Меня обидел Бог, мне не повезло со священником или, например, с учителем химии! Все это превратило мою жизнь в трагедию. Никто не помог мне разоблачить в себе гомосексуальность.» (Рюнтю 1995: 149–154).

Рассказывая о своем первом опыте гомосексуального общения в 1958 г., Жан-Поль Валомбросса, сын посла одного латиноамериканского государства в Японии, описывает, как обстоятельства вынудили его родителей (высланных из Японии), оставить его завершать школьное образование все-таки в Японии. Он был поселен в дешевом пансионате, в деревянном доме близ университетского кампуса. Его соседями по пансионату были японские студенты. Каждый имел крохотную комнатку. Все ходили в ближайшую баню.

«Если вы угодите вовремя, такой визит становился вечерним праздником голой плоти, который делал нечастые вообще-то эрекции очень возможными.

В тринадцать лет я только начинал понимать свои томления и желание золотой плоти моих соседей. Я был на седьмом небе со времени моего приезда в Японию за четыре года до того из-за своего восхищения тем, как парни сексуально выглядели. <…> Почти голые и эротически облаченные мужчины с различными фигурами и всякого роста. Я должен признаться, что тогда и не думал, что можно или надо интимно дотрагиваться до другого мужчины или иметь с ним секс. Это был чисто умственный образ их тонко выточенных тел, которые интриговали и возбуждали меня.

Кенджи, первокурсник из университетской команды пловцов, был моим соседом по одну сторону, а с другой жил Хироаки, бегун из той же школы. Хиро был юным жилистым Адонисом, с короткой стрижкой, которая ему очень шла. Кен был высоким, особенно для той эпохи, и у него была изящная манера ходить и разговаривать». Оба соседа заботились о мальчике без семьи, ежедневно приглашали его с собой в баню. Там «можно было видеть множество необрезанных красавцев с зарослями тугих волос и чудесным видом крепких круглых ягодиц». Парни терли мальчику спину, он им. Они посоветовали ему больше играть в теннис, чтобы сформировать мускулы, что он и сделал.

Однажды вечером он сидел у жаровни в своем покое, когда услышал равномерное постукивание из комнаты Кенджи. «Это был регулярный ритм, который я не слышал раньше. Я любопытствовал, что там происходит, и после нескольких минут неослабного продолжения я подошел к его двери и окликнул его. Японцы обычно подают возглас и открывают любую дверь, не ожидая специального приглашения. Я так и поступил и оказался перед зрелищем, которого никогда видал и даже не представлял. Кен лежал совершенно голый на своем лежаке, не замечая меня, поскольку его глаза были крепко зажмурены. Рука его летала вверх и вниз по мощно набухшему члену, который казался втрое превосходящим свою нормальную величину. Это изумило и одновременно возбудило меня.

Когда я вошел и прикрыл за собой дверь, Керн открыл глаза, впервые заметив меня. Ничего не прекращая, он улыбнулся мне одной из своих всепобеждающих улыбок и пригласил меня подойти и лечь рядом с ним на лежаке. Потребовался второй знак «подойди» прежде, чем я тронулся с места. Когда я лег рядом с ним, все мириады желаний, которые я чувствовал так издавна, казалось, вошли в мое сознание и сосредоточились в моем быстро твердеющем члене. Хоть я еще был полностью одет, Кен протянул свою свободную руку и положил ее на мою промежность. Он слегка погладил ее и сказал: «Устраивайся поудобнее».

Я распустил мой пояс, расстегнул штаны и спустил их вниз к коленям, оставив мой поднявшийся орган спрятанным за белыми трусами. Кен сообразил, что я, вероятно, никогда не прикасался сексуально к другому парню, и он ласково постарался, чтобы я был уверен, что то, что мы делаем и собираемся делать, нормальная вещь между добрыми друзьями. Он шептал разного рода ободряющие слова в мое ухо, манипулируя моим членом, остающимся внутри его тонкой полотняной тюрьмы. Я гладил руками по всему его безволосому телу, вглядываясь в его глаза и влюбляясь в него все глубже.

Когда он просунул руку в мои трусы и вытянул мой член, освободив его от его уз, я взглянул вниз и увидел, что у меня вырос до неожиданно другого размера, чем тот, что я привык видеть, пробуждаясь по утрам. Это происходило уже несколько месяцев, но я никогда не чувствовал достаточно близким или уверенным, чтобы с кем-нибудь обсуждать это. И вот я лежу рядом с золотокожим красавцем, держащим одну руку на моем члене, а другой натирающим собственный. Он склонился надо мной и поцеловал меня, что почти лишило меня дыхания от счастья. Я никогда не ожидал этого ощущения от его языка, пробивающего дорогу в мой рот до конца, ни ощущения щекотания, которое чувствовалось у меня между ногами. Кенджи видимо понимал, что я хочу, чтобы он продолжал, и он продолжал целовать меня долго и крепко, даже не прекращая дрочить нас обоих.

Мои собственные руки двигались по всему его голому телу, что я мечтал делать столько лет, сколько я был в Японии, но никогда даже отдаленно не думал, что это возможно.

Минуты спустя, если это были и вправду минуты, Кен начал бить струей спермы на мою обнаженную грудь. Теплота ее и сознание того, что это происходит, соединенные с фактом, что меня глубоко целует некто, кем я восхищался и о ком мечтал месяцами, привели к извержению моего собственного члена и большущая порция моего семени смешалась с той, что уже была на моем голом животе. Он продолжал манипулировать мной, все время обжигая меня французскими «поцелуями.

Прошло несколько минут, чтобы остыть достаточно и понять, что я, а вернее мы, сделали. Это была моя первая эякуляция — я ведь даже никогда не налагал руку на свой член. Кенджи был ласков и предупредителен, он достал полотенце из-за лежака и вытер мой живот дочиста и досуха. Но перед самым концом вытирания он наклонился и слизал оставшуюся перламутровую каплю. Я схватил его за плечи и просунул свой собственный язык ему в рот, чтобы разделить с ним эту маленькую каплю». С этого времени, заключает, Жан-Поль, его жизнь изменилась бесповоротно (Valombrossa 1995).