Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Корни педофилии в целом — особый вопрос, и он касается как любителей девочек, так и любителей мальчиков. Здесь есть смысл поставить вопрос лишь об лишь истинных педерастах — растлителях мальчиков, рассмотреть то, что их объединяет с прочими гомосексуалами. Ведь возраст предпочитаемого партнера бывает разным — у кого-то это зрелые грубые мужики, у других стройные юноши, у третьих — подростки в процессе созревания, а у кого-то — и вовсе мальчишки. Гиршфельд на основе обследования 10 000 гомосексуалов вывел такие доли предпочтений: истинных педофилов (педерастов) среди них только 5 %, но уже гебофилов и эфебофилов (любителей подростков и юношей) — 45 %, андрофилов (предпочитающих зрелых мужчин) — тоже 45 %, геронтофилов (склонных к сексу с пожилыми и стариками) — 5 % (Hirschfeld 1920). Таким образом, шкала скользящая, и всех их объединяет тяга к собственному полу. В более точном обследовании Даннекера и Рейхе из 789 обследованных гомосексуалов оказался только один педофил (т. е. 0,1 %), но если причислить сюда не только практикующих педофилов, но и людей, склонных к сексу с мальчиками, то число увеличивается: мальчиков до 14 лет хотели бы иметь 2 % гомосексуалов, до 16–11 %, до 18–27 % (Dannecker und Reiche 1975: 285). У Вествуда из 127 гомосексуалов оказалось 3 педофила. Хотя против такого объединения несомненно выскажутся многие гомосексуалы.

Ведь эту категорию гомосексуалов осуждают и ненавидят все, не исключая и самих гомосексуалов. Это парии. Даже в самых либеральных странах сохраняется уголовное преследование этих людей. Судьба их в местах отбывания наказаний просто ужасна — уголовники забивают их на смерть, а те организации, которые пекутся о них, исключены из международной организации сексуальных меньшинств. Даже полицейский инспектор, много писавший о злостности гомосексуального совращения, делит подопечный контингент на «нормальных гомосексуалов» и «педофилов — растлителей мальчиков» (Jersfild 1967).

Я не говорю здесь о сексуальных маньяках-извергах, насильниках и садистах. Это особь статья. Таких единицы, и они равно встречаются среди голубых и не голубых. Я говорю о тех, кто действительно любит мальчиков и только в этом находит сексуальное удовлетворение. Таких отнюдь не единицы. В литературе их обычно изображают непривлекательными, жалкими и смешными. Если бы так!

Уже и в русской литературе появился роман, в котором совратитель выглядит иначе. Это «На кого похож Арлекин» Дмитрия Бушуева. Начинающий учитель, красивый и умный, гомосексуален по натуре. Влюбившись в ученика-восьмиклассника, он расчетливо и целенаправленно добивается ответной любви и секса, хорошо понимая свою греховность (он не чужд религии). У романа трагический финал: по вине демонического совратителя подросток гибнет.

Как пишет рецензент-священник, влюбленный учитель, которому невольно сострадает читатель, «так натурален, что порою становится страшно — кажется, что всё это происходит на самом деле, а автор только напечатал свой дневник» (Бушуев 1997: 14). И всё же это лишь роман, художественная литература. Обратимся к реальной жизни.

Наиболее ярко и масштабно вопрос поставлен в журналистском расследовании Ирины Хансаевой. Ее большая статья в «Российской газете» за 1992 г. называется «Обаятелен и очень опасен» (Хансаева 1992). Статья о знаменитом педагоге Юрии Устинове, барде, авторе «множества прекрасных, талантливых песен, которые поют под гитару у туристских костров, в тесных кухоньках и на концертах самодеятельной песни тысячи людей». О нем восторженно писала «Комсомольская правда», снят документальный фильм, он — основатель и руководитель Центра по работе с трудными подростками при Детском фонде.

Между тем, его дважды судили за развратные действия и акты мужеложства с несовершеннолетними — в 1973 г. и в 1979, направляли на принудительное лечение в «психушку», так как психиатры признали его невменяемым — шизофреником. Он выходил на свободу и возобновлял свою активность на том же поприще. Хансаева требует третьего суда — сурового и окончательного.

Она не упрощает дело. Признает: «Устинов — дьявольски, изощренно, невероятно талантлив. Нет, не только в сочинительстве стихов и песен… Ситуация загадочней и страшней.

Во-первых, он красив. Не в расхожем, конечно, понимании. Его вдохновенное лицо аскета, его беззащитный, казалось бы, проникающий в душу взгляд, его манера говорить — немногословная, особая — все это производит на людей почти гипнотическое воздействие.

Когда же он берет в руки гитару — начинается просто мистика. Его стихи, положенные на его же музыку, — не подделка и не поделка. Но сказать, что он действительно талантлив, — сказать только половину правды. Он талантлив именно дьявольски. Я знакома с людьми, которые даже сейчас, зная всё то, что знаю я, готовы идти за ним и служить ему». (Но, может быть, они знают что-то еще?)

Журналистка считает Устинова «концентрированным воплощением зла». «Он сломал жизнь десяткам людей — и не просто живет, а купается в славе и известности. <…> Несломленный диссидент застойного периода, прошедший через суды и психушки, в некоторых публикациях он ставится в ряд где-то сразу за Сахаровым и Солженицыным. А что? Суды были? Были. Психушка была? Была…»

Он работает, как правило, с детьми из неблагополучных семей, из детдомов, интернатов. «С теми, кто неистово, до истерики жаждет ласки: чтобы погладили по затылку, потрепали по плечу, обняли, посадили на колени… <…> И вдруг — счастье! Мужественный, красивый, все понимающий человек берет тебя за руку, улыбается тебе, поет у костра специально для тебя написанную песню.

Он влюблял в себя мальчишек, входил в их жизнь единственным и главным человеком, приводил их к состоянию, когда они готовы были отдать жизнь за его взгляд и улыбку. И делал с ними все, что хотел».

А хотел он одного — растления. Побывавшая в его летнем лагере художница Тамара Лаврентьева «наткнулась в лесу на Устинова, сидевшего на пеньке с каким-то блаженно-отрешенным взглядом. Между коленями у него стоял мальчишка, а руки Устинова были у ребенка в шортах».

Хансаева подмечает: в устиновской команде дети обязаны ходить только в очень коротеньких шортиках (добавим: как у Макаренко) и спать ночью в спальных мешках совершенно раздетыми. Он все время перетасовывает ребят, не давая им сблизиться, подружиться. Он один должен быть притягательным центром. По ее словам, совращенные ребята составляют узкую группу в подвластной Устинову массе. Замкнутость и послушность — отличительная черта всех устиновских воспитанников, но эти особенно отделены. Им привита особая идеология — идеология «другой», возвышенной, недоступной обычным людям любви. Она приобщает мальчика к числу избранных, талантливых. Надо ценить в себе эту избранность и сторониться других людей.

«Круговая порука, стыд, совершенно искаженные представления о реальности, страх оказаться отлученным от «своих» <…> Добавьте сюда красивые ласки, красивые сказки, красивые слова…»

И вот квинтэссенция статьи: «Теперь, если есть желающие, можно порассуждать о правах личности, о широте взглядов, о том, что в цивилизованном обществе давно уже терпимо относятся к гомосексуалистам, уважая их странности и склонности.

Ради Бога не надо. Я тоже за широту взглядов и совсем не хочу в чем-то ущемить права сексуальных меньшинств. Но при чем здесь дети?»

Далее очень четкая формулировка претензии общества к педофилам.

«Если человек делает свой сексуальный выбор в 20 лет — это одно. Можно вздохнуть, можно посочувствовать ему, если этот выбор кажется вам неудачным, можно поспорить, если что-то вас шокирует. Но речь идет о правах личности на выбор — и они соблюдены».

То есть личностью считается только взрослый, «в 20 лет». Тогда он и может сделать свой сексуальный выбор. Ребенок полноценной личностью не считается. Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые.

(«Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые».