Радость

Спустя две недели, когда Салли пришла на очередной сеанс, она рассказала, что обретенное было хорошее самочувствие исчезло. Я уверил ее, что оно непременно вернется к ней, если она снова сможет выразить свое горе и отчаяние. Лежа на кровати и изо всех сил пиная ее, она визгливо вопила: «Я устала стараться! Все это ни к чему! Я больше не в силах этим заниматься!» Опять эти пронзительные крики позволили ей открыться недолгому, но глубокому плачу, но на сей раз, разрешив себе заплакать, Салли не ощутила никакой паники. К концу сеанса она вновь почувствовала, что ее телу становится хорошо. На самом деле заявление Салли «Я устала стараться» было вполне уместным применительно к ее нынешней жизненной ситуации. На службе от нее часто требовали работать сверхурочно и даже брать работу домой, что мешало ее желанию проводить побольше времени с сыном. Невротическая личность Салли не позволяла ей протестовать. Подчинение для неё означало выживание, и это было единственное, что она твердо усвоила. Однако по мере того, как благодаря все более глубокому плачу и дыханию у нее росли жизненные силы, Салли стала гораздо острее ощущать болезненность своей текущей ситуации, равно как и гнев против этой ситуации. Укрепившись благодаря этому чувству гнева, она в один прекрасный день вступила в конфронтацию со своим хозяином, который, к ее крайнему удивлению, не высказал никаких возражений, когда она отказалась работать сверхурочно иначе чем в действительно аварийных и срочных случаях.

Моей пациентке по-прежнему надо было еще очень много работать со своим телом. Его закрепощенность заметно пошла на убыль, но ему все еще было далеко до полноты удовлетворенности. Салли уже была в состоянии различать свет в конце туннеля, но до этого долгожданного конца было еще ох как далеко. Ей надо было продолжать проделываемую работу: дышать — для еще большего расширения грудной клетки, пронзительно вопить — для еще большего раскрытия своей гортани, плакать — для смягчения живота. Эту работу следовало продолжать в течение длительного времени, чтобы усилить в ней ощущение безопасности и углубить испытываемую радость. В ней все еще крылись значительные и нуждавшиеся в выходе запасы гнева против бабушки — за то, что пугала ее, против матери — за то, что игнорировала ее, против отца — за то, что совращал и отвергал ее. Отношение к сильному полу являлось в ее неврозе критическим элементом. Будучи убежденной, что она нуждается в мужчинах, Салли позволяла им использовать себя. В какой-то момент ее гнев против мужа взорвался и выразился в ощущении, что она способна сию минуту отрезать ему мошонку. Однако она вполне осознавала, что владевшее ею чувство потребности в мужчинах заставляло ее действовать по отношению к ним как настоящей совратительнице. Впрочем, указанное ощущение потребности сильно уменьшалось по мере учащавшихся у нее прорывов сильных чувств, которые вели к снижению глубинной, основополагающей паники и давали ей возможность ощутить, что она вполне в состоянии быть одна и находить радость в собственной свободе.

Уильям являлся типичным представителем золотой молодежи, и его проблемы были описаны в главе 5. Я вел с Уильямом работу в течение нескольких лет, и он достиг в своей жизни заметного прогресса. Давным-давно он женился на агрессивной особе, от которой был полностью зависим. Затем, когда этот брак распался, он попал в депрессию. Мобилизовав всю свою энергию, Уильям выкарабкался из этого состояния и снова начал по всем направлениям вести активную жизнь. Он узнал многих других женщин и начал удачно продвигаться в том деле, которым занимался профессионально, но все равно испытывал разочарование из-за того, что чего-то в его жизни недоставало. Когда он впервые консультировался у меня, я на основании огромного напряжения во всем его теле хорошо видел, что этот мужчина испытывает муки. Уильям и сам был в состоянии почувствовать существовавшее в нем напряжение. Он знал, что ему нужно хоть немного расслабиться, но, хотя он и согласился с моими словами по поводу его сильно выраженного напряжения, он никак не прореагировал на них эмоционально. Уильям не плакал и не впадал в гнев. Однако он испытывал желание работать со своим телом, чтобы углубить дыхание и стать более заземленным. Проделываемая работа действительно помогла ему почувствовать себя лучше и стать более продуктивным. В то же самое время мы с ним работали над его взаимоотношениями с матерью, которая в свое время заставила его поверить, что он — не обычный человек, а существо высшего порядка. Аналитическая работа в этом направлении шла параллельно и одновременно с работой физической, телесной. Отец никогда не был для Уильяма сильной фигурой и опорой, поскольку он, как и сын, находился в исключительном и безраздельном владении матери. В данное время я выполнял ту роль, от которой когда-то отрекся его отец, и мой пациент делился со мной разнообразными событиями своей жизни.

На протяжении нескольких последующих лет Уильям продолжал добиваться прогресса. Он достиг настоящего признания в своей профессии и встретил женщину, к которой испытывал любовь и уважение. Обрел он также и способность плакать, причем занимался этим регулярно как на терапевтических сеансах, так и дома, проделывая биоэнергетические упражнения. К этому времени он стал вполне преуспевающим человеком и подумывал о повторном браке с той женщиной, о которой только что говорилось. И вдруг в момент, когда все, казалось бы, шло хорошо, Уильям вновь начал жаловаться на ощущение фрустрации и разочарования. Невзирая на чувство любви к своей нынешней спутнице жизни, значительная часть сексуального возбуждения и наслаждения в отношениях с ней куда-то исчезла. В начале своего рассказа о случае Уильяма я уже упоминал о своей убежденности в том, что главным фактором, препятствующим его капитуляции, являлась устойчивая неспособность испытывать сколько-нибудь сильный гнев против матери. Однако притом, что в этом деле ничего не изменилось и он по-прежнему был не в состоянии почувствовать здесь хотя бы минимальный гнев, его фрустрация только усугубилась.

На один из сеансов Уильям пришел жалуясь на отсутствие всякого энтузиазма по отношению к жизни, на отсутствие страсти к своей спутнице, равно как и к работе. Лежа в запрокинутой позе на табурете, он начал плакать. Я предложил ему произносить при этом: «Боже, что за страшная борьба». Вдруг горло у Уильяма сжалось, и он оказался не в силах выдавить из себя ни слова. В этот момент он поднялся с табурета, говоря: «Есть во всем этом что-то пугающее меня». Он действительно выглядел испуганным, едва ли не до состояния паники. Я попросил его снова улечься спиной на табурет и сказать: «О Боже, я не могу как следует набрать воздух». Он проделал это, а потом добавил от себя: «И это правда». При этом Уильям почувствовал сильный страх, нечто среднее между паникой и ужасом, — страх, который он до сих пор никогда не позволял себе ощущать. А после этого он сообщил мне едва ли не самую важную подробность о своей жизни: оказывается, в мальчишеском возрасте Уильям каждый месяц или около того несколько ночей подряд плакал перед тем, как отойти ко сну. «В момент, когда я только-только просыпался, мое будущее мерещилось мне очень мутным и мрачным, — говорил он, — но потом, когда я вылезал из постели и становился активным, все это уходило». Одновременно он подтверждал, что и сейчас иногда ощущает в душе ту же муть, но это длится недолго.

Рассказывая все это, Уильям находился в позе заземленности. Когда он поднялся, меня приятно поразила метаморфоза, произошедшая в его лице. Оно было смягчившимся, сияющим и выглядело намного моложе. Казалось, словно его только что выпустили из темной камеры на свет. Я понял в этот момент, что его привычное выражение лица было всего лишь маской. Уильям часто улыбался, но улыбка у него была такой же твердой и зажатой, как и его тело. Случившаяся сейчас с его лицом метаморфоза была обязана своим происхождением тому, что он признал факт собственного отчаяния. «У меня нет иллюзий по поводу собственной жизни», — заметил он как-то. Но почему ему приходилось скрывать и даже отрицать все это? Подобное отрицание бесспорно свидетельствовало о том, что в нем существует глубочайший страх.