Женская консультация девяностых годов глазами психотерапевта (СИ)

Дата защиты была определена на весну 2002 года, и в феврале ожидалось получение внешнего отзыва из ВМА. На предложение представить диссертацию коллективу кафедры профессор Кира сказал, что делать этого не надо: «Напишем и вышлем». Однако в нарушение правил ВАКа отзыв был представлен в совет поздно; более того, находясь в Перми, мне пришлось «мобилизовать» своего петербургского товарища для того, чтобы «вырвать» отзыв из рук профессора и лично переправить его в Томск. Но отзыв был отрицательным. Воистину, профессор был еще и прекрасным военным стратегом. И его усилия по спасению акушерства от психотерапии вскоре по достоинству были оценены наверху.

Мне же предстояло теперь поехать на кафедру акушерства и гинекологии ВМА и пытаться доказать важность работы на расширенном заседании сотрудников кафедры (несколько открытий, предложенных акушерству, не соответствовали их представлениям о подлинной науке). Туда же приехала и профессор Старцева. Я пытался отговаривать ее от этого шага, предполагая негативные последствия для здоровья. Но она все еще верила, что происшедшее — случайность.

Та апробация была вершиной всяческих нарушений и подтасовок. Сам заведующий кафедрой Кира исчез в неизвестном направлении и не отвечал на звонки по всем видам связи. Сочувствующие нам коллеги говорили, что он заперся один в своем кабинете. Председателем собрания был назначен учебный доцент (нарушение); рецензировала работу кандидат медицинских наук Каплун (нарушение), именно она и дала отрицательный отзыв. Профессор Цвелёв обвинил соискателя в представлении выводов, основанных на статистически незначимых различиях в изучаемых группах. А на возражения после заседания ответил тем, что надо понятней докладывать (до апробации изучал диссертацию несколько дней). Также публично сказал, что работа навеяла ему плохие воспоминания, связанные с неудачными попытками внедрения двадцать лет назад на кафедре ВМА метода абдоминальной декомпрессии с помощью импортной аппаратуры. Полученные же нами в работе результаты были для него, видимо, плохим настоящим: то, что удавалось делать диссертанту на одном единственном занятии в амбулаторных условиях без всякого специального оборудования, не могло рассматриваться как достижение («так просто не бывает»). Почти никого не заинтересовало полученное автором снижение количества преждевременных родов втрое, все упреки сводились к тому, что больных надо было обследовать глубже. Лишь доктор медицинских наук Г.В. Долгов сказал, что диссертация вполне может быть защищена даже в совете ВМА, «если по-другому расставить акценты».

Но был и есть в Петербурге один титан, профессор Ю.А. Гуркин, который считал работу интересной и заслуживающей искомой степени. Последовавшая на другой день апробация на совместном заседании кафедр акушерства и подростковой гинекологии с участием психологов явилась основанием для получения положительного внешнего отзыва от Петербургской государственной педиатрической академии. Однако подвиг во имя женщины, вызвав безмерное восхищение мужеством этого ученого, оказался напрасным. Теперь ученый совет в Томске допускает очередную импровизацию — выбирает тот отзыв, который ему больше подходит, а не тот, который устраивает соискателя.

Провал диссертации был разыгран «по нотам». Незадолго до этого появилась в Томске «крёстная мама» местного акушерства профессор Родионченко, отсутствовавшая на предзащите. За день до защиты она пригласила меня к себе и сказала с намеком, что очередной Форум «Мать и дитя» высказался о положительном влиянии препаратов железа на течение беременности, и все прочие доказательства не будут считаться доказательствами. Попросту, во избежание недоразумений, мне предлагали отозвать диссертацию.

Когда я решил ехать в Томск, зная об отрицательном отзыве ВМА, то понимал, что это выбор провала. Но я сделал его сознательно, полагая, что у меня может не быть другой возможности открыто заявить ученым, что они имеют ошибочные воззрения не только на возможности психотерапии, но и на использование железа у беременных. Многие врачебные ошибки происходят оттого, что клиницисты (в том числе профессора) не в ладах с фундаментальным знанием. Недостаточно переносить пробирки от постели больного в чью-нибудь научную лабораторию, чтобы познать истину чужими руками. Если ты сам не делал экспериментов с содержимым пробирок, то и школьный учитель биологии способен дать тебе фору. Еще Юм Давид писал: «Человек должен был бы отличаться чрезвычайной проницательностью, чтобы открыть при помощи размышления, что хрусталь есть продукт тепла, а лёд — холода, не ознакомившись предварительно с действием этих качеств». Клиницисты нередко считают свой долг перед наукой выполненным, если они что-то пришили или отняли. Оставляя себе только путь обобщений, они могут выбирать вовсе не те фундаментальные законы. А если твой шеф, не разобравшись, где истина, предпочитает выбирать точку зрения некоего коллектива ученых (так называемое “group mind”), то движение в другую от истины сторону может стать ускоренным. Мудростью наших богов двигают, скорее, интересы, чем жажда истины. Так было всегда. И учёная мантия нередко скрывает коммерсанта, а не первооткрывателя. Причины случившегося с работой сумел объяснить выдающийся мастер слова Юрий Нагибин: «Моя вина…, в другом, куда более важном — я не столь Никто, сколько Ничей». И вся непонятная процедура утверждения темы исследования (лучше сказать, помощи женщине) в прошлом уже позволяла предположить ее ненужность жрецам науки, которая привыкла требовать жертв у беременных.

Еще в 2001 году, почувствовав надвигающуюся беду, я начал искать поддержки у иностранных специалистов. Положившись на высказанную в одной из книг мысль (кажется, это была книга А.П. Зильбера) о том, что открывателям причин происхождения гестоза беременных (до сих пор именуемого в литературе поздним токсикозом беременности) Чикагский университет обещает поставить памятник, я вообразил, что там истину в обиду не дают. Пришлось обзавестись ящиком электронной почты, и письмо за подписью Н.В. Старцевой было отправлено именно туда. Оно было принято диспетчером Maci Elkins (в восторге от содержания письма она ответила, что непременно и срочно переправит его на кафедру акушерства университета). Но и на повторное письмо не получено ответа до сих пор. А ведь все, что предлагала профессор Старцева — приехать за свой счет в Чикагский университет и доложить на собрании ученого совета о наших открытиях в области причин возникновения гестоза. Но ученых было не пронять вызовом их долгу и всемирным обещаниям. Письмо самому Александру Лоуэну также не дало скорого результата — ответ пришел только через два года от нового директора Международного института биоэнергетического анализа, наследника Лоуэна, Хуго Штайнманна из Швейцарии, который обещал мне моральную поддержку и возможность профессионального общения с коллегами из Европы и Америки. Уже на ближайшем всемирном конгрессе в Бразилии при его открытии он говорил о той сложности, с которой столкнулись новички телесной терапии в России (неприятие учеными вопреки достигнутым положительным результатам). Вот этот фрагмент выступления на английском:

«Recently I received an e-mail from a Russian colleague who quite obviously works in a bioenergetic fashion who, quite bitter, complained about his isolation. He said that his work is not recognized and his dissertation was rejected. If I had had the money I would have invited him to this conference. I understand so well that from time to time it is absolutely necessary to get in touch with a colleague, to foster the friendship, to talk, in order not to become isolated or to start doubting to do the right thing».

В 2007 году г-н Штайнманн провел свой первый семинар по телесной терапии в Перми. Сегодня мы с ним друзья, а тогда, в 2002, мне еще предстояла прямая конфронтация с преобладающим и доныне “group mind”.

Утром перед защитой проснулся немного раньше необходимого, заучивал текст доклада. Потом смотрел, как стайками под окном общежития пробегают студенты, ничего не ведающие о том, что в их научном городе подготовлено «убийство» и что через несколько часов оно произойдет. Неловко было думать о себе, как о жертве, но то, что она будет — сомнений не было. Профессору Старцевой запретил ехать в Томск, чтобы не подрывать ее здоровье. Мы сумели с ней по интернету обсудить ответы на вопросы оппонентов, а потом (как я узнал позднее от профессора Корнетова) она все же звонила ему перед защитой и долго умоляла «спасти работу». Мне было очень жаль ее чувств, но она не могла понять оттуда, из Перми, не будучи знакомой с профессором, что он приложил максимум усилий и все свое красноречие, чтобы разбудить в совете положительное отношение к работе. Он сражался, как бык, но против него был не один тореро, а целый стадион кровожадных зрителей и судей. Профессор Родионченко отстраненно сидела на собрании, кажется, не проронив ни слова: двери в науку были закрыты с окончанием очередного форума «Мать и дитя».