Психотерапевтические истории. Хроники исцеления

Она пожаловалась на свой обычный стиль плавного скольжения по жизни. Я предположил, что отсутствие терапевта может ей помочь. Ей нужно пожить самостоятельно, без импульса еженедельного часа, который позволяет ей спокойно прожить остальную часть недели. Когда я спросил, планирует ли она снова вернуться к терапии, она упомянула биоэнергетику. Я заметно вздрогнул, на что она сказала: «Ну вот вы туда же, опять за сплетни». Она действительно простила меня за то, что я установил окончание срока терапии? В конечном счете, если бы она действительно была мне дорога, то я продолжал бы видеться с ней всегда. Джинни не ответила мне на это напрямую, но сказала, что она понимает — есть другие люди, которым я нужен больше, хотя иногда она пыталась скрыть свой прогресс от меня. Возможно, как наказание за завершение мною терапии. Она очень долго говорила о следующей осени, что будет мне писать, что я знаю ее адрес, о том, где я буду, о своем желании продолжить общение со мной персонально. Я сказал, что она может писать мне во Францию, что мне хотелось бы продолжить наше знакомство.

Но я также хочу, чтобы она точно знала — мы действительно завершаем курс терапии. Обмен письмами и один визит, планируемый на осень, не меняют этого факта. Она ответила, что действительно все поняла.

Когда я закончил занятие и сказал: «Ну, что ж, настало время прощаться», мы оба как бы на несколько секунд замерли. Она заплакала и ответила: «Вы так много сделали для меня». Я даже не знал, что сказать, но из моих уст вырвались следующие слова: «Я тоже от этого получил очень много, Джинни». И это действительно так. Я подошел к ней, пока она еще сидела, чтобы взять ее за руку. Она обняла меня и на минуту прильнула ко мне. Я положил руку ей на волосы и погладил ее по голове. Пожалуй, я впервые так обнимаю пациентку. У меня от этого слезы на глаза навернулись. А потом она вышла из кабинета — и не в пограничном, хаотичном состоянии, не как психопат, не как человек, страдающий неврозом навязчивых состояний, не как латентная шизофреничка или человек других ужасов, с которыми мы сталкиваемся каждый день. Она ушла как Джинни. И мне будет ее не хватать.

27 июня

Джинни

Вы принимаете мои незначительные перемены, успокаиваете меня и преуменьшаете все отклонения от нормы, к которым я прибегаю, чтобы попасть сюда. Признаюсь, сейчас я способна вести нормальную жизнь. В вашем кабинете все выглядело так, как будто я выдумывала проблемы. Но иногда моя жизнь выглядит очень ограниченной, лишенной корней настоящего питания. Я как комнатное растение, плотно посаженное в горшок. Если меня не полить, не поставить на солнышко и потом не убрать в тень, я долго не протяну. Но даже если часть моих корней выглядывает из цветочного горшка наружу, а горшок слишком мал, я чувствую себя прекрасно. Есть шанс, что я смогу продолжать жить даже без пересадки.

Может, такая жизнь, как сейчас, с созданием небольших проблем для себя, типа дома и пищи, и придаст мне немного стимула. А Карл — это абсолютно другой круг интересов.

Для меня психотерапия — это инструмент, способный перекинуть мостик между реальным «я» и бездействующим, дремлющим «я». Сейчас я в тихой осаде, сдерживаю натиск своей внутренней натуры. Чувствую себя нормально.

Мне интересно, насколько мирской мне надо стать, чтобы вы мне поставили «пять» за выздоровление? Но я не хочу быть выкинутой из своего теплого, свернувшегося калачиком «я». Я предпочитаю переходить в возбужденную память, убаюкиваясь. Или мне это кажется?

Нашей совместной проблемой является определение, что есть реальность. На многое из того, что вы делаете, а я говорю на занятиях, в ретроспективе я смотрю с неодобрением. Полагаю, на последнем занятии у меня возникли иллюзии, что я полностью изошла на эмоции и слезы. Слишком много ходила в театр. А может, я злюсь оттого, что под вашим руководством не превратилась в душевнобольную и не задала вам трепку.

Иногда я думаю «какого черта?» Я ощущаю себя, как пух одуванчика, летящий по ветру и нигде еще не осевший. Чувствую себя, как в экстазе, хоть и со старым припевом: «А чё ты радуешься?» Ну, по крайней мере, вы мой друг, и я предвкушаю тот день, когда постучусь к вам в дверь.

Послесловие доктора Ялома

Последний сеанс не был последней встречей с Джинни. Четыре месяца спустя, незадолго до того, как она навсегда уехала из Калифорнии, у нас снова состоялся разговор. Для меня встреча была напряженной и грустной, похожей на встречу со старой подругой с попыткой воссоздания когда-то жизнерадостного, а теперь немного подавленного настроения. Мы не «занимались терапией», а мило поболтали о лете и планируемом переезде.

Ей нравилась ее летняя работа учителя в проекте по детскому развитию. Вместо того чтобы писать сухие научные отчеты, она явно поразила научную группу своими яркими и точными описаниями детей. Я тихо хихикал, представляя их лица во время чтения ее отчетов.

Но случилось то, чего она боялась: Карл согласился на работу в городе за две тысячи миль отсюда. Правда, он уже неоднократно ей повторял, что хочет, чтобы она поехала с ним. Джинни ясно понимала, что у нее несколько вариантов выбора. Она может поехать с Карлом, жить с ним, выйти за него замуж. Но если это не получится, ее не пугала мысль расстаться с ним. Она выглядела менее отчаявшейся, более уверенной. Я больше не воспринимал ее как взвинченного от безысходности человека.

Джинни уехала с Карлом, и я не вспоминал о ней несколько месяцев вплоть до того дня, когда сунул наши отчеты в портфель, принес их домой и попросил свою жену почитать их. Реакция моей жены убедила меня рассмотреть возможность публикации материала, и десять месяцев спустя после нашего последнего интервью я позвонил Джинни, чтобы обсудить это с ней. Хотя у нее и были опасения, она охотно согласилась на такое предприятие (но на условии сохранения ее анонимности), и мы договорились отредактировать наши части, написать предисловие и послесловие и поровну разделить авторский гонорар. По телефону я не услышал никаких прежних ноток вялого отчаяния, такого типичного для Джинни в начале ее лечения. Голос ее звучал (как мне, конечно, и хотелось, чтобы он звучал) энергично и оптимистично. У нее появилось несколько новых близких друзей, и она активно пишет. Она продала свои первые произведения за триста долларов, невероятное событие, так как оно точно повторило ее фантазию, о которой она мне рассказала в начале лечения. Судя по ее голосу, отношения с Карлом все еще не были отрегулированы, но было ясно, что правила взаимоотношений изменились: Джинни казалась более сильной и находчивой.

Несколько дней спустя я получил длинное письмо, которое я частично привожу здесь:

Уважаемый доктор Ялом,

…не знаю, как я себя чувствую. Меня мотает от горячих приливов до полной пустоты в мозгах, и я сконцентрируюсь на денежном факторе, который точно могла бы использовать. Мне хочется, чтобы моя часть была лучше. Оглядываясь назад, вспоминаю, что иногда тратила на отчет всего несколько минут. Однако я такая. Сейчас я пытаюсь закончить повесть и пишу по пять страниц в день, что звучит великолепно, если не считать того факта, что на эти пять страниц я трачу в день всего пятнадцать минут. Я всегда писала быстро. Я пишу по методу ритмики — только звуки и ритмы, никаких интеллектуальных мыслей, никаких размышлений. Но все это спонтанное отставание слов надо, кажется, упорядочивать. Мои отчеты такие небрежные — вы, должно быть, думаете, что с моей стороны это был чисто подсознательный акт — отговаривать вас от их публикации. Мне хочется, чтобы моя жизнь сейчас была другой, чтобы я могла думать об этих отчеты как о далеких воспоминаниях. Я теперь переключилась на более крупные и позитивные дела и эмоции. Во время терапии я себя чувствовала такой зажатой — и только когда я плакала, я ощущала, что у меня есть крылья. Когда мы познакомились, я почувствовала, что сделала огромный шаг вперед. А потом пошла мелкими спутанными японскими шажками — кроме ситуаций нескольких мелодраматических психодрам, когда я могла быть той эмоциональной натурой, которой всегда хотела быть. Это все, конечно, преувеличение. Я знаю, что произошло несколько прекрасных вещей, и самое лучшее — наша дружба. Если вы считаете, что отчеты имеют определенную ценность, я вам верю.