Остроумие и его отношение к бессознательному

В «Эрнани» В. Гюго, бандит, принявший участие в заговоре против своего короля Карла I Испанского (Карла V, немецкого кайзера), попал в руки своего могущественного врага. Он, изобличенный заговорщик, предвидит свою судьбу: его голова будет отсечена. Но в предвидении этого он раскрывает свое звание потомственного гранда и заявляет, что он не собирается отказываться от преимуществ, которыми пользуются гранды. Испанский гранд имеет право надеть головной убор в присутствии своего короля. Итак:

Nos tetes ont le droit

De tomber couvertes devant de toi.

(«Наши головы имеют право Пасть перед тобой покрытыми».)

Это великолепный пример юмора. А если мы, слушатели, не смеемся при этом, то лишь потому, что наше изумление покрывает собой юмористическое удовольствие. В случае с преступником, который боится простудиться на пути к виселице, мы смеемся во все горло. Ситуация, приводящая преступника в отчаяние, может вызвать у нас только сострадание. Но это сострадание встречает в нас задержку, так как мы понимаем, что тот, кого это близко касается, нисколько не представляет себе всей серьезности момента. От этого понимания затрата энергии на сострадание, к которой мы были уже подготовлены, уже неприменима для этой цели, и мы выражаем ее в смехе. Беспечность преступника, стоившая ему, как мы замечаем, большой затраты психической энергии, как будто заражает нас.

Экономия сострадания является одним из самых частых источников юмористического удовольствия. Юмор Марка Твена пользуется обычно этим механизмом. Например, Твен рассказывает нам такой случай из жизни своего брата. Однажды тот, будучи служащим на большом предприятии по строительству железных дорог, взлетел на воздух из-за преждевременного взрыва мины и упал опять на землю далеко от места своей работы. В нас этот случай неизбежно пробуждает чувство сострадания к несчастному Нам хочется спросить, не получил ли он ранений при этом. Но дальше следует продолжение рассказа. Оказывается, у брата был удержан полудневный заработок «за то, что он отлучился со службы». И это уточнение целиком отвлекает нас от сострадания, делает нас почти такими же безжалостными, как и его предприниматель, и вызывает почти такое же безразличное отношение к возможному ущербу здоровью брата.

В другой раз Марк Твен излагает нам свою родословную, которую он ведет от одного из спутников Колумба. Но после того как он изобразил нам характер этого предка, весь багаж которого состоял из нескольких пар белья, причем каждая пара имела другую метку, то мы начинаем смеяться и не иначе как за счет экономии того благоговения,‘В которое готовы были перенестись в начале рассказа, об этой родословной. При этом для механизма юмористического удовольствия не является препятствием знание того, что эта родословная вымышленная и этот вымысел служит целям сатирической тенденции, подчеркивая, таким образом, излишнюю красочность, которая имеется в подобных сообщениях других людей.

Еще один рассказ Марка Твена. Его брат построил себе подземную квартиру, в которую принес кровать, стол и лампу. Крышей ей служил большой, продырявленный в середине кусок парусины. Но ночью, после того как квартира была устроена, через отверстие в крыше на пол упала корова, которую гнали домой. При этом она погасила лампу. Брат терпеливо помог вытащить наверх животное и привел все опять в порядок. Таким же образом он поступил, когда в следующую ночь повторилось то же самое. И так далее каждую ночь. Такая история производит комическое впечатление из-за многократного повторения. Но Марк Твен заканчивает ее таким образом. На 46-ю ночь, когда корова снова упала вниз, брат заметил: «Дело начинает принимать однообразный характер». И тогда мы не можем не испытать юмористического удовольствия, так как уже давно ожидали услышать, как же, в конце концов, брат выразит свою досаду по поводу этого упорного невезения.

Тот небольшой юмор, который мы сами вносим в нашу жизнь, мы, как правило, продуцируем за счет досады, взамен огорчения [89].

Виды юмора чрезвычайно разнообразны, в зависимости от природы аффективного возбуждения, за счет экономии которого он создается. Это сострадание, досада, боль, умиление и т. д. Этот ряд бесконечен, так как область юмора становится все шире. Художнику или писателю удается юмористически победить непобежденные до сих пор аффективные возбуждения, сделать их источником юмористического удовольствия с помощью тех же приемов, что и в предыдущих примерах. Художники «Симплицис-симуса» поражают нас тем, что добывают юмор из ужасного и отвратительного. Впрочем, формы проявления юмора определяются двумя особенностями, связанными с условиями его возникновения. Во-первых, юмор может сливаться с остротой или другим видом комизма, причем на его долю выпадает задача устранить заложенную в ситуации возможность развития аффекта, который явился бы препятствием для ощущения удовольствия. Во-вторых, он может совсем или только частично упразднить развитие аффекта, что имеет место даже чаще, так как это легче сделать. В результате появляются различные формы «мрачного» («gebrochen»)¹ юмора, смеющегося сквозь слезы. Он отнимает у аффекта часть его энергии и придает ему за это юмористический оттенок.

Юмористическое удовольствие, доставляемое вчувствовани-ем, возникает, как можно заметить из предыдущих примеров, с помощью особой техники, которую можно сравнить с передви-ганием. С помощью этой техники уже заготовленный аффект не встречает нужного объекта, и энергия направляется на нечто другое, нередко второстепенное. Но для понимания того процесса, который осуществляет передвигание с развития аффекта, это ничего не дает. Мы видим, что воспринимающий юмор подражает его создателю в его душевных процессах, но не узнаем при этом ничего о тех силах, которые осуществляют этот процесс у создателя юмора.

Можно только сказать, что если кому-нибудь удается пренебречь, например, болезненным аффектом, противопоставляя величину мировых интересов своему собственному ничтожеству, то мы не видим в этом никакого проявления юмора. Это только проявление философского мышления, и мы не получаем никакого удовольствия, отождествляя себя с этим человеком. Юмор, следовательно, так же невозможен при фиксации сознательного внимания, как и комическое сравнение, которое связано условием оставаться предсознательным или автоматическим.

К некоторой разгадке юмористического передвигания можно подойти, если рассматривать его в свете защитных процессов, которые являются психическими коррелятивами рефлекса бегства. Они преследуют цель предупредить возникновение неудовольствия из внутренних источников. При выполнении этой задачи они служат для душевной жизни автоматическим регулятором, который, в конце концов, оказывается чем-то ущербным для нас и должен поэтому подавляться сознательным мышлением. Я доказал, что определенный вид этой защиты, неудавшееся вытеснение, является действующим механизмом при возникновении психоневрозов. Юмор может быть понят как высшая из этих защитных функций. Он не скрывает от сознательного внимания содержание представлений, связанных с мучительным аффектом, как это делает вытеснение. Следовательно, он преодолевает защитный автоматизм. Юмор осуществляет это, находя средства лишить энергии подготовленное уже освобождение неудовольствия и направить ее путем отреагирования на получение удовольствия. Можно даже предположить, что и связь с инфантильностью представляет в его распоряжение средства для этой функции. В детской жизни бывают сильные мучительные аффекты, по поводу которых взрослый теперь улыбается. Так он со временем начинает смеяться, будучи юмористом, над своими нынешними мучительными аффектами. Возвеличение своего Яо котором свидетельствует юмористическое передвигание, взрослый может, конечно, найти в сравнении своего теперешнего Я со своим детским Я (в переводе на язык сознания это должно гласить: я слишком великолепен, чтобы эти причины заставили меня страдать). Такое толкование подтверждается до некоторой степени той ролью, какая принадлежит инфантильности при невротических процессах вытеснения.