Прошлые жизни детей. Как воспоминания о прошлых жизнях влияют на вашего ребенка

Я часто думала об их необычайных воспоминаниях, и у меня в голове рождалось множество вопросов. Обладают ли также и другие дети памятью о своих прошлых жизнях? И если это так, лежат ли их воспоминания столь же близко к поверхности и являются столь же доступными, как и в случае с Чейзом и Сарой? Насколько часто детские страхи и проблемы физического развития коренятся в прошлых жизнях? Вопросов становилось все больше. Я хотела найти ответы, но через несколько недель Стив дал согласие работать в Пенсильвании, и через три месяца, в декабре, мы продали дом и переехали. Из-за всех этих пертурбаций у меня не оставалось ни времени, ни сил искать ответы на все эти вопросы.

Все мы испытывали чувство потери, покидая Эшвилл, но дети переживали это особенно остро. Ведь они здесь родились. Мы отложили отъезд до Рождества, когда Сара должна была пропеть сольную песню на рождественском концерте. В конце концерта одноклассники Сары подарили ей букет роз, и многие маленькие девочки, стоявшие на сцене, расплакались. Нам было грустно покидать столько близких друзей и этот уютный городок. Эшвилл был хорошим местом для нас.

Мы переехали в загородный каменный дом, которому насчитывалось больше сотни лет, расположенный возле Филадельфии. Он был окружен красивыми деревьями и тихими глухими улочками, по которым было безопасно разъезжать на велосипеде или кататься на скейте. Чейз и Сара пошли в новую публичную школу. Сара была разочарована тем, что парты в классах располагались рядами, а ученикам запрещалось разговаривать между собой во время уроков, но все же скоро привыкла к новой школе и приняла большинство ее правил. Чейз легко перенес перемену, и через несколько недель у обоих появились новые друзья.

С момента вселения в новый дом Чейз ни разу не вспоминал о своих регрессиях. Я решила, что он просто забыл о них. Но как-то утром, через несколько месяцев после переезда, когда шестилетний Чейз и я сидели за завтраком, мой сын обрушил на меня новые воспоминания из своей солдатской жизни. Разговор складывался примерно так:

«Мам, помнишь, как я видел себя солдатом, когда был с Норманом?»

«Да», – ответила я, удивившись, что он снова начал говорить об этом после того, как прошло столько времени. Я почувствовала, как покрываюсь гусиной кожей, но, начав глубоко дышать, чтобы успокоиться, взглянула Чейзу прямо в глаза.

«Мы тогда смешно говорили», – сказал Чейз, глядя сквозь меня.

«Что ты имеешь в виду? Вы говорили по-английски? На том, языке, на котором мы говорим?»

«Да, – ответил он, завертевшись, словно слегка сбитый с толку. – Но это было смешно. Мы не так произносили слова». Он снова запнулся, подбирая слова. «Знаешь, как говорят черные?» Я утвердительно кивнула. «Так я был черным».

Когда мне удалось немного оправиться от шока, я смогла произнести: «Ты был с другими черными солдатами?» – изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал обычно.

«Да, там были черные и белые солдаты, они сражались вместе», ответил Чейз. Я наблюдала за его лицом. Глаза мальчика смотрели в сторону. Казалось, он разглядывает образы, появляющиеся в его уме, а затем рассказывает об этом мне.

Помня о вопросах Нормана, я спросила: «И что еще ты видишь?»

«Это все».

Больше ничего не было. Чейз потерял образы и снова вернулся к своей овсянке.

Меня застала врасплох неожиданная фраза Чейза, и я не смогла вовремя найтись. Я сожалела, что не сумела задать более подходящих вопросов и сделать все возможное, чтобы он продолжал говорить. Может ли он открыть еще что-то из своей жизни солдата? Возможно, эти воспоминания из прошлой жизни влияют на него таким образом, какого я не в силах понять? Возможно, существуют еще какие-то проблемы и эмоции из той жизни, которые должны всплыть в памяти. И почему этот отрывок воспоминаний появился перед мысленным взором мальчика во время завтрака? Насколько я могла судить, ничто не могло спровоцировать мысли Чейза устремиться в эту сторону во время нашего разговора. Может быть, он все время думал об этом? Мог ли какой-то случай в школе дать толчок воспоминаниям? Я не знала ответа. Это было тайной. Я хотела дождаться другого случая, чтобы получить возможность задать Чейзу побольше вопросов.

Я присоединила этот новый кусочек информации о том, что Чейз был черным солдатом, к той картине, которая выплыла при беседе с Норманом год назад: поле боевых действий, описание полевого госпиталя, лошади, везущие пушки, ружья со штыками, прикрепленными к их дулам. И так как он говорил по-английски и был черным, стала размышлять я, солдат, которого вспоминает Чейз, был, очевидно, американцем. Эта деталь дала новый поворот всей истории. Мог ли он быть черным солдатом во время Гражданской войны? Испанско-американской войны? Первой мировой войны? Использовали ли лошадей для перевозки пушек во времена Первой мировой войны? Слабое знание истории подвело меня в этот раз.

По совпадению, следующий номер газеты The Philadelphia Inquirer вышел с иллюстрированной статьей, посвященной открытию местной выставки в память о солдатах Гражданской войны. Из статьи я узнала, что полки черных солдат сражались бок о бок с белыми солдатами, как и говорил Чейз. Я присмотрелась к лицам черных солдат, а затем перевела взгляд на рыжеволосого Чейза, чье лицо было испещрено яркими веснушками, и подумала, что Бог обладает довольно странным чувством юмора.

Эта статья дала мне возможность задать Чейзу дополнительные вопросы, касающиеся воспоминаний. Поскольку он еще не умел читать, я, не комментируя, показала ему фотографию, рассчитывая вызвать его реакцию. Я внимательно присматривалась к выражению его лица, в то время как он разглядывал фотографии. «Не напоминает ли тебе что-то эта картинка»? – наконец решилась спросить я.

«Ага», – ответил он без всяких эмоций. Он не собирался сообщить мне больше никакой информации, и потому я попыталась расшевелить его, заявив, что материал этой статьи совпадает с тем, что он рассказал мне вчера – как черные солдаты сражались плечо к плечу с белыми.

«Припоминаешь ли ты что-то еще?» – спросила я наконец.

«Вроде нет», – ответил мальчик. Это не сработало. Вчера его лицо приняло особое выражение – в нем появилась какая-то энергия и жар. Сейчас выражение было совсем иным. Итак, я отложила газету и перевела разговор на другую тему. Я не хотела подталкивать его или выказывать свое страстное желание узнать побольше. Я хотела, чтобы он спокойно рассказал о своих воспоминаниях снова, если они всплывут на поверхность.

Февраль 1991 года был беспокойным временем для многих из нас. Конфликт в Ираке принес реальность войны в наши дома, а также впервые – в жизни моих детей. И хотя мы не смотрели телевизор, но внимательно прислушивались к сообщениям по радио и читали газеты. Тревога все нарастала. Каждый испытывал напряжение.

Однажды поздним вечером, когда мы слушали сообщение о бомбовой атаке Ирака, за окном раздался мощный раскат грома, рядом сверкнула молния и разразилась буря. Все мы вздрогнули, а Чейз начал плакать. Стив и я делали все возможное, чтобы разубедить наших детей в том, что война дошла до Филадельфии.

После того как началось наземное наступление войск, я подъехала на машине к школе, чтобы забрать Чейза. Когда он забрался в машину, то первым делом заявил: «Они никогда больше не заставят меня воевать». Не будучи уверенной, что расслышала слова сына правильно, я попросила его повторить их. «Они никогда больше не заставят меня воевать», – повторил Чейз всю фразу слово в слово.

«Что ты имеешь в виду?» – спросила я, пытаясь «вычислить» контекст этого заявления.

«Я хочу проделать новую регрессию, как тогда с Норманом, когда я был солдатом. Я снова что-то вспоминаю. Ребята в школе все время говорят о войне, которую показывают по телевизору, а я постоянно думаю о том, что я видел, когда был с Норманом». Судя по всему, сообщения о военных действиях дали толчок новым воспоминаниям Чейза. Это был тот случай, которого я так долго ждала.