Как прожить на двадцать четыре часа в день

Это общепринятое отношение крайне нелогично и нездорово, поскольку помещает в центре клочок времени и деятельность, с которой человек стремится «покончить» и «разделаться». Если человек ставит две трети своего бытия в подчинение одной трети, к которой он, откровенно говоря, не имеет ни малейшей склонности, то как он может надеяться жить полной жизнью? Не может.

Если мой типичный человек хочет жить полной жизнью, он должен мысленно устроить день внутри дня. И этот внутренний день, китайская шкатулка в шкатулке, должен начинаться в 6 часов вечера и заканчиваться в 10 утра. Это шестнадцатичасовой день; и на протяжении всех шестнадцати часов он должен заниматься только развитием своего тела и души и своими ближними. В течение шестнадцати часов он свободен, он не наемный работник, он не поглощен денежными заботами, он ничем не отличается от человека с собственным доходом. Таким должно быть его отношение. И это отношение предельно важно. Успех в жизни (куда более важный, нежели количество имущества, за которое душеприказчикам придется платить налог на наследство) зависит от него.

Что? Вы говорите, что, отдав все силы тем шестнадцати часам, вы оставите меньше для восьми рабочих? Это не так. Напротив, продуктивность восьми рабочих часов, несомненно, увеличится. Одна из главных вещей, которые должен узнать мой типичный человек, это что умственные силы способны к непрерывной напряженной деятельности; они не устают, как рука или нога. Все, что им нужно, это перемена занятий — никакого отдыха, кроме сна.

Теперь я рассмотрю то, как типичный человек использует принадлежащие ему шестнадцать часов, начиная с утреннего пробуждения. Я просто перечислю вещи, которые он делает и которые, как я думаю, делать не следует, отложив свои предложения по «засеванию» времени, которое я расчищу, — как поселенец расчищает место среди леса.

Справедливости ради нужно сказать, он теряет очень мало времени перед тем, как выйти из дому в 9:10 утра. Зачастую он встает в девять, завтракает между 9:07 и 9:09 1/2, после чего уносится. Но едва захлопнется входная дверь, его неутомимые умственные силы выключаются. Он приходит на станцию в состоянии мыслительной комы. Там бычно ему приходится ждать поезда. Каждое утро на сотнях пригородных станций вы видите людей, спокойно гуляющих по платформе, тогда как железнодорожные компании беззастенчиво отнимают их время, которое дороже денег. Каждый день таким образом теряются сотни тысяч часов просто потому, что мой типичный человек так мало думает, что ему никогда не приходит в голову принять несложные меры предосторожности от этих потерь.

У него есть одна монета времени на дневные расходы — скажем, соверен. Он должен разменять ее, и соглашается много терять при обмене.

Допустим, продавая билет, компания сообщает: «Мы разменяем ваш соверен, но удержим за это три полупенса.» Что на это скажет мой типичный человек? Но именно так и поступает компания, дважды в день отнимая у него пять минут.

Вы говорите, что я мелочусь. Да. Но в дальнейшем я оправдаюсь.

А теперь не будете ли вы добры купить свою газету и войти в поезд?

V Теннис и бессмертная душа

Вы садитесь в утренний поезд со своей газетой, и невозмутимо, величественно погружаетесь в нее. Вы не торопитесь. Вы знаете, что у вас есть по крайней мере полчаса безмятежности. Пока ваш взгляд праздно останавливается на рекламе грузоперевозок и стихотворениях на внешних страницах, вы ни дать ни взять праздный человек с уймой времени, человек с некой планеты, где в сутках сто двадцать четыре часа вместо двадцати четырех. Я заядлый читатель газет. Я регулярно читаю пять английских и две французских ежедневных газеты, и одни лишь киоскеры ведают, сколько еженедельных. Я вынужден признать эту личную черту во избежание обвинений в предвзятости, когда я скажу, что возражаю против чтения газет в поезде. Газеты делаются быстро и для быстрого чтения. В моей дневной программе нет места для газет. Я читаю их по мере возможности, урывками. Но я читаю их. Идея посвящать им тридцать-сорок минут прекрасного уединения (ибо нигде вы не можете так погрузиться в себя, как в салоне, заполненном молчаливыми, замкнутыми, курящими мужчинами) для меня отвратительна. Я никак не могу позволить вам бросаться бесценным жемчугом времени с такой восточной расточительностью. Вы не шах времени. Позвольте почтительно напомнить вам, что времени у вас не больше, чем у меня. Никаких газет в поезде! Я уже «отложил» примерно три четверти часа для использования.

Вот вы добрались до конторы. И здесь я оставляю вас до шести часов. Я знаю, что формально у вас есть час (в действительности, зачастую, полтора) в середине дня, менее половины из которых уходит на еду. Но я предоставляю вам тратить это время целиком по собственному усмотрению. Можете читать ваши газеты в это время.

Я вновь встречаю вас на выходе из конторы. Вы бледны и утомлены. Во всяком случае, ваша жена говорит, что вы бледны, а вы даете ей понять, что устали. По пути домой вы постепенно достигаете чувства усталости. Чувство усталости нависает над необъятными пригородами Лондона добродетельно-меланхоличным облаком, особенно зимой. Вы не едите сразу по прибытии домой. Но примерно через час вы чувствуете, что можете сесть и принять немного пищи. Что вы и делаете. Затем вы курите, основательно; видитесь с друзьями; вы убиваете время; вы играете в карты; вы листаете книжку; вы ощущаете приближение старости; вы гуляете; вы поглаживаете фортепиано… Боже правый! четверть двенадцатого. Затем вы посвящаете добрых сорок минут раздумьям, что пора бы ложиться спать; и, вполне возможно, отведываете по-настоящему хорошего виски. Наконец, вы отправляетесь в кровать, измученный дневными трудами. Шесть часов, быть может, больше, прошли после вашего возвращения из конторы — прошли как греза, прошли как по волшебству, необъяснимо исчезли!

Это хороший пример. Но вы говорите: «Вам легко рассуждать. Человек устал. Человеку нужно видеться с друзьями. Он не может быть всегда в напряжении.» Именно так. Но когда вы собираетесь в театр (особенно с хорошенькой женщиной), что происходит тогда? Вы мчитесь в пригород; вы не щадите усилий, чтобы привести себя в наилучший вид; вы несетесь обратно в город на другом поезде; вы держите себя в напряжении четыре часа, если не пять; вы отвозите ее домой; вы сами возвращаетесь домой. Вы не проводите три четверти часа в «размышлениях на тему» лечь спать. Вы ложитесь. Друзья и усталость равно забыты, и вечер представляется длительным точно в меру (или, возможно, слишком коротким)! А помните то время, когда вы пели в хоре общества любителей оперы, и надрывались по два часа каждый второй вечер в течение трех месяцев? Можете ли вы отрицать, что когда у вас есть какой-то определенный план на вечер, нечто требующее всех ваших сил — мысль об этом придает блеск и более яркую жизненность всему дню?

Что я предлагаю, это в шесть часов посмотреть фактам в лицо и признать, что вы не устали (ибо это так, сами знаете), и организовать свой вечер так, чтобы он не прерывался на середине едой. Поступая таким образом, вы получите по меньшей мере три свободных часа. Я не предлагаю уделять по три часа каждый вечер своей жизни напряжению своих умственных сил. Но вы могли бы, для начала, употребить полтора часа каждый второй вечер на какое-то важное и последовательное развитие ума. У вас останется три вечера на друзей, бридж, теннис, домашние сцены, случайное чтение, трубы, садоводство, гончарное дело и конкурсы. У вас по-прежнему будет потрясающее богатство из сорока пяти часов между 2 часами дня субботы и 10 утра понедельника. Если будете упорны, вскоре вы захотите проводить четыре вечера, а может быть, и пять, в каком-нибудь настойчивом старании быть подлинно живым. И вы забудете эту привычку бормотать в 11:15 вечера: «Пора подумать о том, чтобы лечь спать.» Человеку, начинающему ложиться спать за сорок минут до того, как он откроет дверь спальни, скучно; иначе говоря, он не живет.