Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Впоследствии Могутин не раз пытался понять, что его так шокировало. Наконец, он догадался: «я просто хотел быть на месте одного из этих парней, чтобы меня трахали во все дырки и чтобы я трахал других. Я был сообразительным парнем и путем самоанализа мог преодолеть свой ужас и отвращение и придти к пониманию факта, что моя порнофобия связана с моими нереализованными подсознательными комплексами и желаниями».

(Mogutin 1999: 274–275)

Над психикой подростка доминировала общественная атмосфера. Но с чем связана порнофобия общества?

Как ни странно, отчасти с тем же. Не было бы запретов на порнографию и преследования ее, если бы не было тяги к ней. Более того, обычно запреты и негодование общества и институций сопрягаются с увлечением и тайным любованием личностей, составляющих это общество и образующих эти институции. Все индивиды вместе могут воевать с ней, а многие (пусть и не каждый) в отдельности в тиши предаваться ей. Христианская церковь всегда и везде выступала как враг порнографии, но рассадником и уж во всяком случае потребителем ее часто были именно церковные и монастырские обители. В повести Михаила Кузмина «Крылья» есть итальянский каноник Мори, введенный в нее из реальности прямо под своим именем, «коренастый и краснощекий, несмотря на свои 65 лет, веселый, упрямый и ограниченно-поучительный». Когда он, подобрав сутану, лазал по лестнице своей библиотеки, герой повести, Ваня Смуров, заметил, что рядом с житиями святых стоит Анакреон.

«— Конфискованная книга, — объяснил каноник, заметив удивленный взгляд Вани и убирая подальше небольшой иллюстрированный томик Анакреона. — Здесь много конфискованных у моих духовных детей книг. Мне они не могут принести вреда».

(Кузмин 1992: 146,ср. 83–84)

Известно, что Сталин, вводивший для подданных строжайшую аскетическую мораль, сам-то обожал смотреть порнофильмы и отряжал для их добывания на Западе специального эмиссара.

Очень часто порнография бывала поводом для преследования вольнолюбивых писателей и художников. Им вменялось в вину прегрешение против веры, позже — оскорбление нравственности, развращение молодежи, насаждение вредных и чуждых ценностей.

Два русских писателя-эмигранта попытались дать определение порнографии — Владислав Ходасевич в 1932 г. и Владимир Набоков в 1958. Оба по практической надобности. Один — чтобы отвергнуть упрек в том, что он якобы не отметил в своей рецензии на одно произведение его порнографичность, тогда как, по мнению рецензента, ее не было. Другой — чтобы отвергнуть возможный упрек в порнографичности «Лолиты», который он предвидел.

Само слово «порнография» было введено в конце XVIII века французом Ретифом де ля Бретон для осуждающего описания проституции. Он назвал «Порнографом» (т. е. описанием или описателем грязи) свою книгу «размышлений порядочного человека о безнравственности проституции». Но тогдашнее общество восприняло сам сюжет книги как неприличный, и с тех пор вошло в обычай называть неприличные изображения сексуального характера как «порнографические».

С конца прошлого века (1893 г.) начались старания запретить обращение порнографических изделий международными конвенциями (такие заключались в 1910, 1923). В 1929 г. Лига Наций учредила комиссию, названную «Международное соглашение о подавлении циркуляции непристойных публикаций и торговли ими». Комиссия инициировала исследования проблемы. В 1960 г. Конгресс США учредил «Комиссию по Вредным Печатным и Изобразительным Материалам». Вывод этой комиссии был, что вопрос требует дальнейших непредубежденных исследований. В 1967 г. Конгресс создал еще одну комиссию — «Комиссию по Непристойностям и Порнографии». Комиссия заказала ученым изучить вопрос и объективно выяснить, наконец, вредна порнография или нет. И, конечно, определить, что сюда следует включать.

Прежде всего надо отметить, что эти и любые попытки как-то определить порнографию задаются целью отличить ее от просто эротики, вполне допустимой. Учитывая уголовное преследование порнографии во многих странах, строгая ее дефиниция — дело юридически необходимое.

Коль скоро о ней столько говорилось, значит, есть нечто, что предшествует любой такой попытке. Во-первых, это само выделение понятия — как чего-то связанного с эротикой, с изображением сексуальных сюжетов, а во-вторых, сама установка, что какие-то из этих изображений недопустимы, неприличны, запретны. Что они «грязны» («порно-"), и смотревший их запачкался, нуждается в очищении. Очищение — термин религиозный. Первой против порнографии всегда выступала христианская церковь.

Ныне вопросы нравственности, морали вышли из-под исключительного ведения религии, а морали подыскивают социальные и гигиенические обоснования (хотя и религия продолжает влиять на мораль). Так или иначе, само понятие связано с признанием того, что изображать определенным образом некоторые сексуальные действия и вещи нельзя, что такие изображения — грязные, скверные, недостойные культурного человека.

В книге Дэвида Рейбена (1991:147–148), всячески издевающегося над гомосексуалами, вопрос о порнографии как раз рассмотрен очень здраво и спокойно.

«Изображение секса, — пишет он, — так же старо, как и сам человек. В самом слове «порнография» заключена негативная оценка этого явления. Оно произошло от двух греческих слов: «порнос» — грязный и «графос» — слово (ошибка: «графо» — значит «пишу», «описываю», «рисую». — Л. К.). Но изображение полового акта — не грязно; оно лишь отражает то, что делают люди. Само понятие «порнография» возникло лишь около 300 лет назад. <…> До этого времени книги или рисунки на сексуальные темы воспринимались так же, как и остальные виды литературы и графики. Почти во всем мире взгляд на них не изменился и сегодня. В Китае, Японии, Индии, Африке, на Ближнем Востоке и во многих частях Европы изображения мужчин и женщин, занятых сексом, не считаются непристойными».

Какие-то сексуальные объекты и действия и как-то изображать всё-таки теперь можно и у нас — это изображения привлекательного обнаженного тела, более-менее скромных любовных ласк и переживаний. Они считаются эротикой, не порнографией.

Где же лежит граница?

Давняя церковная традиция в отношении сексуальных мотивов заключалась в подверстании под запрет, то есть, как сейчас бы мы сказали, под порнографию, всего, что способно вызвать вожделение и, стало быть, носит греховный характер. Получался чрезвычайно широкий охват — сюда попадала, собственно, вся эротика. Ведь если эротика не вызывает некоторого вожделения, то она не эротика.

В новое время этот подход отпадает. Все полицейские службы и все цензурные комитеты нового времени предпочитают иметь список запрещенных сюжетов. Скажем, нельзя изображать половой акт, а поцелуй можно. Или нельзя изображать лобковую растительность — так в Японии (там даже предупреждают фотографов не присылать на выставки снимки, где у персонажей видны волосы на лобке: конфискуют на таможне). Или: нельзя изображать гениталии, их надо прикрывать фиговыми листками, а обнаженную женскую грудь — пожалуйста.

Или более либеральная норма: из гениталий нельзя изображать только мужской половой член в состоянии эрекции, всё остальное разрешается. Или: запрещается изображение насилия, секса с детьми, извращений и т. п. Ученые, работавшие для американской комиссии 1967 года (Goldstein and Kant 1973), предложили именно содержательный анализ для определения порнографии. На сюжетном различении зиждется также современное разделение порнофильмов на жесткое (крутое) порно и мягкое порно.

Различение по сюжетам, конечно, удобно для чиновников. Заглянул в инструкцию — и всё просто. Но тогда придется зачислить в порнографию анатомические атласы, медицинские пособия, этнографические труды и книги для новобрачных. Закроется для живописи, литературы и кино важная сфера человеческой жизни и отношений. Даже сами запреты придется высказывать иносказательно (чтобы запретить, надо ведь описать, что именно запрещается). Забавный случай из американской практики: заядлый борец с голубой порнографией Дуэйн Баркер выпустил в 60-х разоблачительную книжку «Гомосексуальность и гражданственность во Флориде», в которой были помещены весьма безобидные фотоснимки двух обнаженных мужчин в объятии (но так, что ничего неприличного не видно) и парня в бандаже натурщика. Этого оказалось достаточно, чтобы книжка была запрещена и ее продавали только в секс-шопах, и то из-под прилавка! (Katz 1976: 191).