Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия

Всем радикальным партиям такого рода был нанесен сильный удар в конце 1990-х – начале 2000-х гг. В это время серьезно поменялось законодательство ФРГ в части определения гражданства. В 1990-е гг. были приняты законы, облегчавшие принятие немецкого гражданства сначала молодыми иммигрантами, а затем и взрослыми. В 2000-е гг. важным изменением стало изъятие вопроса о гражданстве из касающихся иммиграции регуляций. Закон о гражданстве теперь – это единый закон, охватывающий все случаи и ситуации. Тем не менее в немецкой конституции сохранилась статья 116, в которой упоминается о «принадлежности к немецкому народу». Закон предполагает, что немцы могут проживать за пределами Германии и иметь при этом право на получение гражданства – рудимент более старых регуляций, не утративший своего значения. Так или иначе, о размывании «немецкого» субстрата говорят и крайне правые, и другие заметные авторы, которые отказываются идентифицировать себя с этим направлением.

Самым известным из них является Тило Саррацин, написавший нашумевшую (и переведенную также у нас) книгу «Германия: самоликвидация» (Саррацин, 2012). «Тревожиться за Германию как страну немцев уже считается почти неполиткорректным. Это объясняет многие табу и полностью заболтанную немецкую дискуссию на такие темы, как демография, семейная политика и приток иммигрантов. Я думаю, что без воли к здоровому самоутверждению нации нам никогда не разрешить наши общественные проблемы» (там же, с. 22), – пишет он в предисловии к книге. Далее Саррацин довольно подробно расписывает, кто из иммигрантов пригоден для интеграции в немецкое общество, а кто никогда не сможет в него влиться. Но эти рассуждения отступают на задний план перед основным тезисом: «Ни в какие времена защита территории и регулирование притока населения не были второстепенными вопросами» (там же, с. 226). Сами по себе основные положения автора совершенно не новы: это старая консервативная позиция. Ново то, что она представлена бывшим чиновником и влиятельным социал-демократическим политиком, глубоко укорененным в немецком истеблишменте.

Недавно Саррацин выпустил вторую книгу, которая хотя и не произвела столько же шума, тоже привлекла к себе внимание. Она называется «Новый террор добродетели» (Sarrazin, 2014) и посвящена традиционной для немецких консерваторов теме влияния на формирование индивидуальных мнений средств массовой информации. Саррацин назвал свою книгу так, что невозможно не заметить перекличку с вышедшей полувеком ранее брошюрой Карла Шмитта «Тирания ценностей» (Schmitt, 2011). Что же касается аргументов, то они в значительной мере были развиты еще в 1970-е гг. немецкими неоконсерваторами Арнольдом Геленом (1902–1978) и Хельмутом Шельски (1912–1984) – учителем и учеником. В годы нацизма оба были членами НСДАП, воевали, были ранены. Однако после войны активно принялись участвовать в строительстве новой Германии. Гелен не получил доступа в немецкие университеты и преподавал в более скромных учебных заведениях. Шельски стал одним из самых влиятельных социологов и университетских бюрократов ФРГ, которому не раз предлагали войти в состав правительства. Именно Шельски в 1970-е гг. вслед за Геленом занял откровенно консервативную позицию и усматривал самую серьезную опасность в деятельности левых немецких интеллектуалов, завоевавших в те годы значительное влияние. В итоге Шельски перессорился с немецким университетским сообществом и в конце жизни был известен больше как праволиберальный публицист, чем ученый.

Главный труд Шельски-консерватора вышел в 1975 г. под названием «Работу делают другие» (Schelsky, 1975). В нем он атаковал много заметных фигур тогдашней ФРГ [16] и вызвал бурную общественную дискуссию. Основной тезис его нашумевшей книги – «древний для истории Европы спор светской и духовной власти в новой форме» (ibid, p. 13). Общее определение Шельски этой формы – борьба «интеллектуалов и работников». Она «оттеснила» на задний план старое противостояние пролетариата и буржуазии. Интеллектуалов Шельски отождествляет с духовной властью, которая воздействует на людей сообщением определенных «смыслов» в том самом значении, в каком говорят и о «смысле жизни». Духовная власть интеллектуалов уподобляется религиозной, т. е. власти уже не вполне и не исключительно политической. Только тут мы имеем дело не с христианской религией, говорит Шельски, а с переродившейся идеологией Просвещения. Этот «новый клир» пытается, согласно Шельски, утвердиться над «мирской» сферой, т. е. над политической и хозяйственной жизнью. В отличие от работников, в том числе государственных чиновников, которым приходится работать и нести ответственность, интеллектуалы не несут никакой ответственности благодаря свободе слова, а влияния добиваются, утверждая, что, с точки зрения высших ценностей и целей, жизнь людей ужасна и требует радикального изменения.

Традиционные немецкие консерваторы в общем поддерживают политическую систему ФРГ, и если речь не идет о карликовых партиях, находятся, в основном, на стороне ХДС/ХСС. Придерживаясь основных конституционных принципов, они остаются «правыми» в том смысле, что в формуле «социальное рыночное государство» они делают акцент больше на рыночном, чем на социальном. При этом они по-прежнему чаще предпочитают Германию Европе, а Европу – США. Большинство их противников – европейские левые и глобальный капитализм. Европейские левые, с которыми они спорят, – это левый истеблишмент, бюрократия, а не революционные силы старой Европы. В США их не устраивают претензии на единоначалие в современном мире и господство того финансового капитала, который старые европейские правые, но также и фашисты, любили именовать еврейским.

Международная бюрократия и глобализация, размывание культурных границ, угроза национальным традициям, рынку труда и социальным обязательствам государства, рассчитанным на поддержку работников своей страны, а не переселенцев, кажутся им куда большей угрозой, чем то, о чем твердили их духовные авторитеты между мировыми войнами. Другой духовной истории, кроме истории немецкого консерватизма, у них нет, а своими «собеседниками» на европейской арене они считают французских и других «новых правых». Но в смысле программном им куда ближе сохранение того, что еще можно сохранить от Германии и ее порядков и культуры, чем те фантастические идеи, которые воодушевляли консервативных революционеров 1920-х–1930-х гг.

Консерватизм в политической жизни Германии (1945–2015)

В первой половине XX в. германские политики-консерваторы оказались перед вызовами, связанными с реакцией на свержение монархии, приход к власти нацистов и крах нацизма. Прусские консерваторы-протестанты создали в ноябре 1918 г. Немецкую национальную народную партию (НННП). Попытка эволюции в сторону умеренности в 1920-е гг. вызвала недовольство радикальной части электората националистов, в результате в 1928 г. в ней восторжествовали жестко антиреспубликанская и реваншистская позиции, и умеренные политики покинули НННП (в частности, в 1931 г. ее покинул обер-бургомистр Лейпцига Карл Гёрделер).

Католическая партия Центра сохранилась со времен монархии – она представляла собой сложный конгломерат из политиков разной направленности. Однако идеологическая направленность партии была либеральной, что вызвало неприятие со стороны более консервативных баварских католиков; примечательно, что уже тогда от их позиции дистанцировался обер-бургомистр Кельна и член партии Центра Конрад Аденауэр. Будучи строгим католиком, он симпатизировал традиционным ценностям, но не отличался антиреспубликанскими взглядами. Его политическую позицию в этот период можно считать либерально-консервативной, сильно диссонирующей с реакционным консерватизмом НННП. В ноябре 1918 г. отделение Центра в Баварии сформировало собственную и более правую Баварскую народную партию (БНП).