Русская, советская, российская психология. Конспективное рассмотрение

Интересны в этом плане сами фигуры первых психологов, например, Вильгельма Вундта с его физиологизмом в исследовании элементарных процессов и идеализмом в сочинениях по истории народов и философии. Или — если брать отечественную историю — Георгия Челпанова. С одной стороны, Челпанов — автор «Введения в философию», по которому тогдашнее российские гимназисты и студенты знакомились с гносеологией, космологией, формами доказательства бытия Бога, а с другой стороны, он — автор «Введения в экспериментальную психологию», где подробно описаны виды тахистоскопов, кимографов, плетизмографов, ящиков сопротивлений, даны способы вычисления средних величин, квадратичных ошибок и т. п. Если бы не одно и то же имя на обложке, то нельзя было просто поверить, что эти сочинения написаны одним и тем же человеком.

Однако время компромисса истекало, и ученый люд все более определенно и открыто становился на сторону материализма. Вот характерное свидетельство известного швейцарского ученого Августа Фореля, взятое из его речи на Съезде естествоиспытателей в Вене (1894 г.): «В прежнее время начало и конец большинства научных трудов посвящали Богу. В настоящее время почти всякий ученый стыдится даже произнести слово „Бог“. Он старательно избегает всего, что имеет какое-либо отношение к вопросу о Боге, нередко даже в том случае, когда в частной жизни он является приверженцем того или иного ортодоксального исповедания… Гордая своими успехами наука на место Бога поставила себе материалистические кумиры (материя, сила, атом, закон природы), часто не более стойкие, чем осмеиваемые ею религиозные догмы, и начала преклоняться перед ними».

Факты эти известны, однако в истории психологии им не придается того значения, которое они заслуживают. Между тем значение это трудно переоценить. Кончался XIX век, кончался как эпоха и ментальность. Человек терял свой ореол «образа и подобия Божьего» и становился просто объектом, наряду со всяким иным, который следовало изучать без трепета и благоговения. Началась эра развенчания человека, в которой психология занимала не последние ряды. В мировоззрении все более утверждалась линия материализма. Она побеждала не только в баталиях на университетских кафедрах, в научных лабораториях и на страницах ученых книг (там она как раз могла терпеть и поражения), но как опорная идеология, как восприятие, мода, побуждение к действию у все большего количества людей.

Уже упоминалось, например, о повсеместном распространении и скандале в России с книгой И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», где давалось материалистическое обоснование сложным психическим процессам. Еще более характерным для понимания духа того времени был похожий, (но уже общеевропейского, даже мирового масштаба) скандал, который разразился в связи с книгой немецкого естествоиспытателя Эрнста Геккеля «Мировые загадки», вышедшей в 1899 году, где с позиций сугубого материализма давались объяснения не только тайнам природы, но и таинствам религии. Книга к 1907 году разошлась совершенно невиданным по тем временам тиражом — более миллиона экземпляров во всех основных странах Европы и Америки. И хотя у Геккеля появились яростные оппоненты (были даже покушение на его жизнь, вызовы на дуэль за оскорбление святынь и т. п.), большинство приняло книгу с восторгом, как проявление свободной мысли о человеке, как наступление науки на отвлеченную философию и идеализм.

Отметим, ввиду важности, еще раз, что ситуация вокруг книг Геккеля или Сеченова отражала не просто научные споры и полемику ученых. Она отражала перелом в сознании образованных людей. [5] Как некогда Вольтер, Дидро, Монтескье, Руссо предуготовили воздух, слова, образы мыслей для Французской революции 1789 года, так мыслители, публицисты, ученые (добавим — и психологи) готовили приход XX века не как очередной календарной даты, а как новой ментальности^тм. И когда Ницше провозгласил, что «Бог мертв», это была уже не просто броская, эпатирующая фраза, а констатация того факта, что для человека, вступающего в новый век, Бог стал мертвым словом, ибо этот человек уже не воспринимал себя как Его образ и подобие, но желал светиться собственным светом, из себя лишь исходящим, словом, подготовка к XX веку — веку испытания и наглядной демонстрации того, на что способны и что творится с человеком и человечеством вне и без Бога, — завершилась.

И XX век наступил — не по календарю, а в 1914 году, в августе, когда началась Первая мировая война. В нее вступали страны и народы, не ведая, что настает невиданное доселе время. Поворот свершился окончательно где-то в 1916 году. Тогда немецкое командование впервые в истории использовало отравляющий газ, переменив, нарушив, разорвав прошлые представления о допустимых способах ведения войны и, по свидетельству очевидца, все почувствовали, что последняя грань перейдена и теперь все дозволено и ничего не свято. XX век вступил в свои владения — Октябрьская революция, германский фашизм, сталинский террор стали неизбежны и ждали своей череды.

II. РЕВОЛЮЦИЯ И ПСИХОЛОГИЯ

Октябрьская революция 1917 года в России была одновременно и катастрофой, переломом в развитии страны [6] и событием закономерным, прямо вытекающим из предшествующей логики, в частности, логики нового мировоззрения и мировосприятия, утвердившихся на рубеже эпох. Это был как бы первый акт богоборческой трагедии, пролог которой в России может быть отнесен еще к середине XIX века, когда в образованных кругах начался постепенный переход на материалистические позиции, увлечение социализмом, непомерное упование на науку и т. п. Ф. М. Достоевский, с болью и тревогой следивший за началом этого развития, использовал сравнение с первым искушением Христа в пустыне, когда к Нему после сорокадневного поста подступил дьявол с предложением превратить камни вокруг в хлеба; Христос отверг этот искус, сказав, что не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих. Достоевский писал, что Россия стоит перед этим роковым выбором и предпочитает вместе с Западом поддаться искушению, которое с неизбежностью приведет к катастрофе. Революция семнадцатого года в этом плане — некий итог, резюме предшествующего, в основном теоретического движения по пути соблазна. С этого рубежа начинается его практическая реализация, которая и составляет суть и урок XX века.

Революция принесла в Россию неисчислимые беды — разруху, голод, гражданскую войну, массовую эмиграцию. Из страны уезжали, убегали сотни тысяч людей, виднейшие представители интеллигенции — писатели, поэты, художники, артисты, композиторы. Но надо сказать (на это мало кто обращает внимания), что эмиграция ученых, в особенности естественно-ориентированных, не была опустошительной. Более того, основные силы оставались в стране и, несмотря на жуткие условия, были готовы к работе. [7] Одной из причин (причем немаловажной, и — быть может — основной) было то, что большинство ученых имели сугубо позитивистские устремления. Материализм (по крайней мере, в их профессии) был их знаменем и вера в то, что «превращение камней в хлеба» принесет главную пользу человечеству, оставалась ведущей.

Так или иначе в первые 15–20 лет советской власти обнаружился необъяснимый, казалось бы, феномен — несмотря на разруху послереволюционного времени, наука в России стала не только возрождаться, но пережила невиданный взлет в целом ряде важных отраслей. К тридцатым годам советские ученые были признанными авторитетами в биологии (особенно генетике), физике, математике, востоковедении, языкознании. Невиданный всплеск происходил и в психологии. [8] Приведу лишь некоторые данные. Только в 1929 году в стране вышло около 600 названий книг по психологии. Это было третье место в мире после англоязычной и немецкоязычной психологической литературы. На русский язык переводились также все сколь-нибудь значительные сочинения иностранных авторов по психологии, многие советские психологи были связаны с зарубежными коллегами деловыми и дружескими узами, участвовали в совместных исследованиях. Необыкновенно оживленной была и научная журнальная жизнь, издавались десятки периодических изданий. [9] Активно действовали различные психологические ассоциации и общества, существовали сильные школы тестологии, передовые психология труда и психотехническая школа (несколько Институтов труда, масса лабораторий), развитое психоаналитическое движение, блестящие работы по дефектологии, судебной психологии, зоопсихологии и др.