Межпоколенческая коммуникация

Примечательно, что историко-этимологический анализ слова старый показывает, что в древнерусском языке данное слово имело в основном нейтральные и положительные коннотации. Ср. индоевропейскую основу staro — «большой»; литовские слова storas — «толстый, коренастый», storeti — «толстеть»; древнескандинавский корень storr — «большой»; слово sthira в санскрите в значении — «крепкий, твердый, сильный, спокойный»; staurran в готском «ворчать, быть упорным». В работе по геронтологической терминологии (Covey 1993) отмечается, что слова в европейских языках, обозначавшие пожилой возраст, изначально имели позитивную коннотацию и ассоциировались с мудростью, житейским опытом и трудовыми навыками, однако затем стали приобретать более негативные оттенки в значении, указывающие на утрату трудоспособности, беспомощность и зависимость, что косвенно свидетельствовало о понижении статуса пожилых. В русском языке это хорошо можно продемонстрировать на примере двух словообразовательных рядов, в один из которых входят такие слова, как старец, старейшина, староста, старшина, а в другой — старичье, старье, старпер и пр. Пожилые люди в наше время не хотят, чтобы их называли старыми, стремятся дистанцироваться от негативных ассоциаций, связанных с понижением статуса престарелых людей. Авторы многих исследований высказывались в пользу употребления лексических единиц, которые бы не представляли собой клише дискриминационного характера (Schaie 1993). В ходе социолингвистического опроса (Barbato & Freezel 1987), проведенного в США, респонденты отдали свое предпочтение в пользу слов: mature American, senior citizen, retired person, которые в большей степени ассоциируются с активным, прогрессивным образом жизни, чем слова aged, elderly, где отчетливо прослеживаются негативные ассоциации.

Возрастные клише и ярлыки отражают целый ряд социальных смыслов. В обзорном труде (Coupland & Coupland 1990) отмечалось, что исследования, ведущиеся по вопросам старения, имеют декрементальную возрастную ориентацию, т. е. в них делается акцент на дефиците коммуникативных или социолингвистических компетенций у пожилых. Обратимся к конкретным стереотипическим представлениям о коммуникативных особенностях людей пожилого возраста.

Одним из распространенных стереотипов пожилых людей является болтливость. Болтливый старик и болтливая старуха — знакомые клише и в жизни, и в художественной литературе. Насколько же этот стереотип соответствует действительности? Болтливость, включение нерелевантной информации в неоправданно длинное повествование, по данным социолингвистических исследований свойственна всего около 20 % пожилых людей (Ruscher & Hurley 2000). Как правило, нерелевантная информация включает разного рода воспоминания, которые не интегрированы в повествование. Болтливость является одной из черт, которая ассоциируется со старостью, возможно потому, что, как показывают исследования, именно чрезмерная разговорчивость коррелирует с возрастным показателем у пожилых людей. Например, при социолингвистическом обследовании американских военных в отставке средней возраст наиболее болтливых пожилых офицеров оказался около 67 лет, тогда как для менее словоохотливых отставных офицеров средний возраст был около 64 лет (Gold et al. 1988). Помимо высокой корреляции с возрастом оказалось, что чрезмерная болтливость также коррелирует с безразличием к восприятию индивидуума в глазах других людей и с более низкими невербальными навыками. Отметим также, что пожилые люди, которые в своих высказываниях не отвлекаются от темы разговора, не включают нерелевантной информации в повествование, нарушают представления более молодых участников общения о коммуникативных особенностях пожилых и тем самым не поддерживают сложившийся стереотип (Duval et al. 2000).

К другим коммуникативным явлениям, которые обычно тесно связывают с пожилым возрастом, относят акты болезненного самораскрытия. Заметим, что в социальной психологии разделяют акты самораскрытия на болезненные и неболезненные. Болезненные акты самораскрытия являются передачей негативной, сугубо личной информации в процессе общения. В исследовании (Coupland et al. 1991), проведенном на Уэльсе, принимали участие 20 молодых (от 30 до 40 лет) и 20 пожилых (от 70 до 87 лет) женщин, которые до эксперимента не знали друг друга. Участники эксперимента вели между собой диалоги (молодая женщина — пожилая женщина, а также пожилая женщина — пожилая женщина), записанные в аудио и видео формате. Первоначальная цель исследования заключалась в том, чтобы определить, какие формы коммуникативного приспособления используют молодые женщины при беседе с пожилыми. Однако в ходе проводимого исследования интерес авторов переместился в большей степени на анализ коммуникативных актов болезненного самораскрытия. Анализ записанных диалогов показал, что практически все болезненные самораскрытия (утрата близких, плохое здоровье, неподвижность, одиночество, семейные и финансовые проблемы) были сделаны именно пожилыми участниками диалогов, причем практически в равной пропорции при беседе с молодыми женщинами или при разговоре с своими пожилыми сверстницами. В диалогах пожилые женщины более 17 % времени потратили на раскрытие личной болезненной информации, тогда как у молодых собеседниц на это ушло менее 2 % от общего времени разговоров. Первоначальное раскрытие какой-либо болезненной информации вело к дополнительным вопросам со стороны молодых участниц беседы, и, как по цепочке, приводило к новым болезненным самораскрытиям.

В схожем эксперименте (Shaner et al. 1994) были сопоставлены случаи разного вида самораскрытия. Выяснилось, что в разговоре с пожилыми собеседниками, молодые коммуниканты раскрываются даже чаще, чем пожилые. Однако сопоставление именно болезненных самораскрытий показало, что они происходят в два раза чаще со стороны пожилых участников разговора.

Считается, что болезненные самораскрытия нарушают нормы саморепрезентации во время беседы с незнакомыми людьми (Berger et al. 1982; Coupland et al. 1988). Обычно речь идет о нарушении трех норм саморепрезентации: (1) не передавать информацию личного характера новым знакомым, (2) не пересказывать какую-либо негативную информацию о себе, (3) не раскрывать о себе слишком много во время первого разговора. Как следствие нарушения нормы болезненные самораскрытия обычно оцениваются негативно слушателями, причем как сама полученная информация, так и ее пожилой проводник. Рассчитывают ли на такую реакцию пожилые люди, раскрывая свои наболевшие проблемы? Когда задается вопрос, почему престарелые коммуниканты раскрывают о себе болезненную информацию, в ответ нередко можно услышать утверждения о том, что пожилые люди хотят представить себя в лучшем свете, найти подходящие объяснения своим болячкам, слабостям и ущербности. Следуя теории коммуникационного приспособления можно считать, что пожилые коммуниканты стремятся таким образом сохранить лицо и защитить свое «я». Другим объяснением болезненных самораскрытий является мотив самоидентификации — темы смерти друзей и супругов, темы болезней естественны для пожилого возраста и помогают пожилым лучше объяснить и представить себя окружающим (Bonnesen & Hummert 2002, 280). Болезненные самораскрытия помогают также ограничивать темы разговора и позволяют избежать невыгодных сравнений с более молодым собеседником, которые могли бы возникнуть, если бы, например, зашел разговор о спорте, туризме или романтических отношениях. Еще одним мотивом болезненных самораскрытий может быть стремление пожилых собеседников поддерживать контроль за ходом разговора, переводя разговор к привычным жалобам. Нередко, у пожилых вырабатывается устойчивая привычка к болезненным самораскрытиям, которые становятся просто рутинным способом поддержания коммуникации.

Помню, как моя прабабушка в последние 5-7 лет жизни, (а она дожила до 93 лет) часто и слезно жаловалась на боли в спине, на неуважение со стороны невестки, на раннюю смерть двоих сыновей, на недостаток внимания со стороны близких: «Вот не станет меня, так попомнит, как она со мной не разговаривала, да уже поздно будет». Репертуар и даже последовательность болезненных самораскрытий у прабабушки были хорошо известны членам семьи. Жалобы, как правило, заканчивались предложением попить чаю. В процессе чаепития настроение у прабабушки улучшалось и гут уже можно было услышать от нее более приятные воспоминания, например, об игре в рулетку в Монте-Карло. В Монте-Карло прабабушка была во время своего медового месяца на рубеже веков, девятнадцатого и двадцатого, когда прадедушка для своей молодой жены устроил поездку по Европе. Оказавшись впервые в казино, прабабушка не смутилась и в рулетку поставила на черное. Прадедушка же решил подстраховаться и, ничего не говоря жене, поставил на красное точно такую же сумму. В результате семейный бюджет не выиграл, но и не пострадал. Эту историю бабушка рассказывала множество раз и обычно за чаем.