Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия

Эксперты консенсусно признают изменение в базовых подходах и ценностях современного консерватизма. Однако большинство из них видят в таких изменениях естественный и скорее позитивный процесс. Также единодушно признается, что консерватизм не отрицает перемен как таковых и не стремится повернуть время вспять – подобную реакционность, по их мнению, не примет большая часть общества. Эксперты подчеркивают, что политический консерватизм должен идти в ногу со временем, отвечать на запросы общества. Как подчеркивает британский эксперт, чтобы быть хорошим консерватором, нужно в первую очередь быть хорошим политиком.

Главная особенность консерватизма в определении экспертов – органический, постепенный характер перемен, причем в согласии с обществом. «Рецепт» от американского консерватора: эволюционные перемены и, главным образом, не через правительственные действия, а через эффективность рынка и массовой демократии, и уточнение от его бразильского коллеги: уступать [переменам] таким образом, чтобы они стали постепенными и органическими.

Вместе с тем многие эксперты признают наличие проблемы: отвечая на актуальный общественный запрос, консерваторы действительно отходят от привычных для их электората ценностей, особенно в том, что касается «культурного» консерватизма. У французского эксперта, стоящего на позициях «нового консерватизма», формулировка этой проблемы предельно остра: Все, что мы любили раньше, мы ненавидим сейчас. Ему вторит бразильский эксперт: С точки зрения консерватизма, у современного общества «нет морали» – она сводится к социальной аномии. Необходимо вернуть традиции, традиционные роли, социальные поведения, близкие к природе и сущности человека. В представлении испанского эксперта, просить консерватизм отодвинуть Мораль на второй план, было бы эквивалентно требованию безоговорочной капитуляции.

Для описания феномена размежеваний в консервативном лагере необходимо уточнить некоторые определения.

Понятия «консервативный» и «правый» не имеют четких критериев, тем более что в политическом дискурсе разных стран их употребление существенно различается. Самоопределение партии как «правой» в старой Европе практически невозможно. Лишь в посткоммунистических странах, где политическое пространство размежевывалось после засилья коммунистической идеологии, оно допустимо как обозначение «антикоммунистической» идентичности партии (Dalton et al., 2011, р. 128–130). Самоопределение в качестве «консервативной» силы, по данным нашего экспертного исследования, общепринято в США и Великобритании (в двухпартийных системах, где это определение выступает идентификатором более «правой» политической силы), но выходит из употребления в других странах, поскольку понятие «консервативный» ассоциируется с прошлым, застоем, иммобильностью. Эту тенденцию особенно часто отмечали французские эксперты: Во Франции консерватизм приобрел негативный смысл, так как он в большей степени означает отказ от эволюции в таких сферах, как политика, экономика, социальная сфера, но упоминалась и их германскими коллегами. Напротив, иногда правые и крайне правые партии и политики публично называют себя «консерваторами» именно для того, чтобы отмежеваться от упреков в реакционности и придать себе больше внешней респектабельности.

«Медианная» политическая база крупных политических партий в отечественном дискурсе чаще всего называется «мейнстримом»: так характеризуется консерватизм статусных политических сил и медианного избирателя, расположенного в правом центре политического спектра. Фактически это и есть традиционный западный консерватизм в современной инкарнации, продукт естественного развития политической доктрины, регулярно подвергающейся испытанию электоральной практикой. В дальнейшем такой консерватизм мы будем именовать «системным».

Сложнее положение с определением альтернативных этой традиции течений, имеющих консервативную составляющую. В их трактовке консервативных ценностей больше традиционного, или старого. Однако по своей «политической генетике» – это новые политические движения, главной причиной подъема которых стал кризис традиционного партийного истеблишмента. Такие движения атаковали привычную политику как слева, так и справа. На наш взгляд, этот институциональный параметр важнее содержания политических платформ «альтернативных» консерваторов, тем более что и по времени создания большинство последних моложе системных консервативных партий.

Уместно еще одно уточнение. Либерально-консервативный синтез, продуктом которого являются сегодня системные правоцентристские партии, приводит ряд отечественных исследователей к необходимости делить их на «все же консервативные», «скорее либеральные» и «консервативные только по названию» (определения наши). Однако такое деление представляется несколько искусственным. Корректнее, в духе типологии партий Гюнтера – Даймонда (Gunther, Diamond, 2003, p. 167–199), трактовать большинство из них как программные электоралистские и различать их по степени проявления консервативной составляющей в программе, не образуя, однако, принципиально различных видов.

Пожалуй, только в США конфигурация размежевания внутри консервативного лагеря носит линейный характер: «новые» [7] консерваторы из Партии чаепития, равно как и «палеоконсерваторы» по всем проблемам – от экономики до моральных и религиозных ценностей и отношения к мигрантам – занимают более жесткие позиции, чем мейнстрим Республиканской партии. В остальных же странах конфигурация отличий нового консерватизма от системного носит более сложный характер.

Вызов системному консерватизму бросают разные политические силы, в той или иной степени исповедующие консервативные ценности. Было бы неверно позиционировать всех их как «старый консерватизм» по двум основаниям: во-первых, у многих из них социально-экономическая повестка дня лишь незначительно отличается от либерально-консервативного типа; иначе говоря, не это измерение является их главным отличием от системных. Во-вторых, у некоторых новых партий наблюдается смешение правых и левых, традиционных и постмодернистских начал. Родовыми, общими признаками подобных партий следует признать три черты:

1) более правая программа, или по крайней мере риторика, в сравнении с системными партиями, чаще всего по миграционным проблемам, семейным и религиозным ценностям;

2) более выраженная апелляция к традиции (включая семейные и религиозные ценности) и «национальному» в противовес «глобалистскому»;

3) острая критика партийного истеблишмента (не только консервативного), антипартийный характер, представление себя как подлинных выразителей интересов народа, а не партийной бюрократии.

Двигаясь по условной оси справа налево, эти партии можно классифицировать следующим образом.

Ультраправые: «Йоббик» (Венгрия), «Золотая заря» (Греция). Партии такого типа не скрывают своего радикализма, по некоторым позициям (чаще всего национализм, дискриминация меньшинств, миграционная политика) выходят далеко за рамки общепринятых норм политического поведения, часто прибегают к уличным формам политических действий, вплоть до формирования своих «дружин».

Правые: Партия чаепития (США) [8], Шведские демократы, Партия свободы (Австрия), «Альтернатива для Германии». В таких партиях традиционная для консерваторов повестка дня выражена в более жесткой форме, с сильными элементами радикализма (и наличием крайне правой составляющей в активистском корпусе и электоральной базе).

Системные правые: Фидес (Венгрия), «Право и справедливость» (Польша). Эти две партии принадлежат к политическому мейнстриму и входят в число крупнейших в стране, но в их повестке дня и традиционно консервативные, и откровенно правые элементы выражены сильнее, чем у большинства других системных партий.