Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Но зато, остальные товарищи по Военной гимназии представляли из себя таких суб’ектов, от которых благовоспитанным юношам надо было бы быть подальше. Отец был очень строгим по отношению к нам, и мы не имели права уходить из дома без спроса. В гости к товарищам мы не могли ходить, так как наши родители не были знакомы между собою; мы могли только ходить к двоюродному брату, но также с разрешения старших. Но было несколько товарищей, главным образом, моего брата, которые приходили к нам для игр летом во время вакаций, но только в такое время, когда не было отца дома. Отец внушал страх не только нам, но и нашим товарищам, которые жили недалеко от нас, на Большой Пресне. Эти товарищи хорошо знали, что за все проделанные шалости им достанется в таком же размере, как и нам. Я не стану перечислять тех проделок, в которые мы бывали вовлечены по предложениям наших беспутных товарищей, но должен сказать, что несмотря на ознакомление со всеми непристойными вещами, наши натуры не могли воспринять сущности внушаемых нам представлений и понятий, и мы остались не упавшими в моральном отношении юношами. Эти три или четыре товарища, которые развлекали нас во время игр подобными рассказами, имели с нами общение в течение 2-х или 3-х лет, а затем они были удалены за дурное поведение и за неуспешность из Военной гимназии и к нашему благополучию совсем исчезли с нашего горизонта.

Моя педагогическая деятельность началась довольно рано. Будучи в 5-м классе я начал репетировать одного воспитанника 1-го или 2-го класса нашей гимназии Петра Шибкова, сына мелочного лавочника на Большой Пресне. Я должен был приготовить его к переэкзаменовке по арифметике и русскому языку. Помню, что он переэкзаменовку выдержал, и я заработал за это первые три рубля. Затем я понемногу продолжал репетировать и некоторых других воспитанников, но заработанные деньги я отдавал целиком родителям для покупки мне обмундирования.

Я перешел в 6-й класс, имея только удовлетворительные отметки. Это было в 1882 году, — когда мне было едва 14% лет. До этого времени к учению я относился лишь формально, — уроки готовил только для того, чтобы не получать плохих отметок. Ни один предмет, которые мы проходили, меня не интересовал, — даже математика, к которой у меня была прирожденная склонность. Начало перелома в моем отношении к учению относится именно к этому времени.

Сейчас мне трудно разобраться в причинах, которые вызвали этот перелом. Возможно, что пробуждение интереса к учению было искусственно задержано моей чрезмерной молодостью (я уже говорил, что я был самым младшим в классе); с другой стороны, возможно, что и в этом сказались тяжелые переживания, связанные с болезнью и смертью матери и с переменами, которые в то время произошли в нашей семье. Чтобы у меня появился живой интерес к учению, организм должен был окрепнуть и преодолеть тяжелую раздвоенность. Во всяком случае в моей памяти начало этого перелома связано с одним моментом. Это было весной 1882 года, — на Великом Посту. Искренне религиозный, я всегда серьезно относился к говению и исповеди, — а потому настроение у меня во время поста всегда бывало сосредоточенным и внутренне подтянутым. Как раз в эти недели по физике мы начали проходить раздел о «химических явлениях». В учебнике Краевича, — особенно в тогдашних изданиях, — этот раздел был совсем кратким и сухим, — скупым и на примеры, и на об’яс-нения. Но на меня он произвел сильное впечатление: меня поразила стройная связанность описываемых явлений, — и я снова и снова перечитывал эти немногие страницы, стараясь понять законы, которые эту связанность определяют. Конечно, я понял далеко не все, — но некоторые из основных линий наметились для меня в достаточной мере ясно. Помню, больше всего меня заинтересовали законы постоянства состава и кратных отношений, а также атомистическая теория строения вещества. Мне казалось, что я впервые посмотрел на мир открытыми глазами, — и мне захотелось учиться, чтобы полнее и лучше его понимать.

Я и раньше больше других предметов любил математику,

— теперь интерес этот стал осознанным, и я начал усиленно заниматься ею в размерах больших, чем того требовала программа. Большую помощь мне и в этот момент оказал дядя Митя, который давал в высшей степени ценные указания относительно методов разрешения различных алгебраических и геометрических проблем вообще. В результате изменившегося отношения к учению, в аттестационном списке уже за первую четверть 6-го класса я попал в разряд «хороших», заняв 8-ое место. Из 6-го класса в 7-ой я перешел уже 3-им, попав в разряд «очень хороших». В последнем классе я продолжал заниматься очень усердно, — особенно по математике и физике, — и на выпускных экзаменах отлично разрешил все письменные задачи по алгебре, геометрии и аналитической геометрии и окончил гимназию так же 3-им в разряде «очень хороших», — но не получил полного балла по поведению (за поведение я имел только 11 баллов): причиной была моя смелость в высказывании своего мнения относительно порядков гимназической жизни и неумение подлаживаться под тон нового воспитателя, кап. Зарницына.

На выпускном экзамене я имел по алгебре и геометрии по 10 баллов и по аналитической геометрии —-11, — несмотря на то, что ответил на все вопросы и без ошибок. Наш учитель математики, Петр Павлович Протопопов, остался верен себе: его любимой фразой было, что математику на 12 знает только Господь Бог, он, учитель, на 11, — а ученик не может знать больше, чем на 10. Этого правила он держался в течение года,

— не отступ от него он и на выпускных экзаменах. Лучших, чем я, отметок от него не получил никто, — такие, как у меня, отметки были только у 3 человек...

Выставляя мне такие отметки Петр Павлович, тем не менее был вполне убежден, — и говорил об этом, — что я вполне способен хорошо усвоить курс высшей математики и пригоден для поступления в Артиллерийское или Инженерное училище. Мне, действительно, хотелось пойти в Михайловское Артиллерийское Училище, куда я и подал соответствующее прошение. Но свои шансы на прием я с самого начала расценивал не высоко: я знал, что в других корпусах, — особенно, в провинциальных, — баллы выставляются не так строго, как у нас, что там учителя математики придерживаются иных критериев для оценки знаний своих учеников, чем П. П. Протопопов. А конкурс на приемах в Михайловское Училище тогда был очень большой: принимали всего только 50—60 чел., имевших в среднем по математике не меньше 11,5 баллов...

Мои опасения, конечно, оправдались, — и мне пришлось поступить в 3-ье Военное Александровское пехотное училище, находившееся в Москве.

31-го августа 1884 года будучи 16 1/2 лет от роду я покидал навсегда отцовский дом и избавлял отца от дальнейших расходов на мое образование, так как поступал в Военное Училище на казенный счет. Мое образование стоило очень мало: за все пребывание в гимназии в течение 7-ми лет отец заплатил за ученье 350 рублей, а обмундирование и содержание дома стоили по тогдашнему времени очень небольшую сумму. При прощании, отец обещал давать по 3 рубля в месяц «на перчатки и табак» и прибавил: «в жизни бойся Бога, будь правдив и честен и остерегайся женщин». Так началась моя самостоятельная жизнь...

После свободной домашней жизни привыкать к казенной обстановке было очень не легко. Вновь поступивших пускали в отпуск сначала только раз в неделю, после занятий и до 10 часов вечера; только тем юнкерам, родители которых жили в Москве, разрешалось уходить в отпуск в субботу с ночевкой до воскресенья вечера.

Начальником Училища в то время был Свиты Его Величества ген.-м. Самохвалов, окончивший Академию Генерального Штаба по второму разряду и потому всю жизнь служивший не в штабах, а в армии. Этот генерал совершенно не понимал, каким должно быть воспитание будущих офицеров. Он, пови-димому, считал, что постоянными окриками и угрозами можно поддерживать дисциплину в Училище и создавать необходимый командный состав для нашей армии. Это поведение не могло внушать уважения, и юнкера чуть не с самого начала его появления в Училище дали ему презрительную кличку: «Епишка». На меня он производил с самого начала очень неприятное впечатление, и за все время пребывания в Училище я никогда не видал у него доброго выражения глаз: они были всегда злыми и пронизывающими, точно хотели в каждом юнкере найти не добрые начала, а порочные чувства и замыслы.