Кольцо царя Соломона

Этот крик «киав» и связанное с ним поведение играют колоссальную роль в поддержании целостности всей колонии. Я уже рассказывал, каким образом однажды был спасён от полного крушения своих планов. Позже подобная вещь повторилась, но на этот раз спасение пришло совершенно иным путём. Спустя несколько лет после основания галочьей колонии её постигла катастрофа, причины которой неясны для меня и по сей день. Чтобы избавиться от неизбежной потери птиц, склонных зимой совершать миграции, я в период с ноября по февраль держал своих галок в вольере под присмотром ассистента, который должен был наблюдать за ними. Сам же я в это время жил в Вене. И вот однажды все птицы исчезли! В сетке вольеры оказалась дырка — вероятно, её порвал сильный ветер; две галки были мертвы, а остальные пропали бесследно. Возможно, это было дело куницы, но я так и не выяснил причины несчастья. Если вы содержите свободно живущих животных, то должны быть готовы к такого рода неожиданностям; но эта потеря нанесла мне самую жестокую рану из всех, какие когда-либо подрывали мои неустанные усилия в воспитании питомцев. Однако нет худа без добра — именно эта неприятность позволила мне сделать наблюдения, которые при других обстоятельствах были бы невозможны. Полоса удач началась спустя три дня после несчастья, когда неожиданно возвратилась одна из моих галок. Это была Красно-золотая, экс-королева, первая галка, которая вырастила и выходила птенцов в Альтенберге.

Одинокая птица редко решалась на длительную прогулку, она день-деньской сидела на флюгере и… пела! Пела, почти не переставая! Все певчие птицы, к числу которых принадлежат и врановые, склонны распевать неустанно в те периоды, когда находятся в одиночестве или не имеют возможности заниматься своими обычными делами, — иными словами, они поют «от скуки». Именно по этой причине комнатная птица, сидящая в своей клетке в одиночном заключении, поёт несравненно чаще, нежели её свободные собратья Вся та энергия, которая в других обстоятельствах была бы использована на сотню различных поступков, сейчас изливается в песне. В естественных условиях песня большинства певчих птиц служит также и другим целям — она провозглашает право поющего самца на занятую им территорию, а также ставит в известность самок, что они приглашаются во владения холостого самца. Поэтому одинокие самцы распевают громче и чаще, чем их счастливые соперники, уже соединившиеся с подругами. Поскольку самцов больше, чем самок, многие из них остаются холостяками, но, вероятно, это не слишком их огорчает. Вопреки мнению членов общества защиты животных от жестокого обращения, содержание в клетке одинокого соловья или щегла ради их песни не есть чрезмерный акт бессердечия, и не следует слишком серьёзно принимать следующие слова Блейка [74]:

Кобель-болонка на одном конце поводка и раздражённая пожилая леди — на другом — вот объект, несравненно более заслуживающий нашей жалости.

Что касается меня, то должен сознаться — непрерывное пение птицы, скучающей от одиночества в своей клетке, попросту действует мне на нервы. У меня в комнате стоит большая клетка, в которой живёт самец горихвостки вместе со своей подругой. Поёт он лишь изредка, но как раз сейчас, когда я пишу эти строки, наш кавалер исполняет перед дамой своего сердца великолепный брачный танец и доставляет мне этим несравненно большее удовольствие, чем какой-нибудь одинокий и многоречивый певец. Поскольку сидящая в одиночной клетке певчая птица не является страдальцем, то и песня её не есть выражение скорби и неисполненных желаний, как любят думать некоторые сентиментальные натуры.

Но Красно-золотая, одинокая галочка, была в самом деле грустна. И не будет попыткой очеловечить её, сказав, что она была душевно подавлена. Животные, страдающие от психической травмы, обычно молчаливы, но в этом случае (я не знаю другого подобного) птичья печаль находила выход в песне. Сама же песня была понятна даже людям, по крайней мере, тем немногим из них, которые понимают «по-галочьи».

У галок самцы и самки поют одинаково хорошо, и песня их представляет собой вольную импровизацию, состоящую из разнообразных нот — как врождённых, свойственных только галкам, так и звукоподражательных. Все это попурри сплетается в причудливый звуковой узор, который трудно назвать прекрасным, однако это вполне приятная и успокаивающая песенка. В галочьем напеве звукоподражание, или так называемое пересмешничество, не играет заметной роли. Оно далеко не столь совершенно, как у вороны или ворона. Тем не менее, если держать одиночную галку в неволе, её можно с успехом обучить имитировать некоторые человеческие слова.

Но самая любопытная особенность галочьей песни состоит в том, что птица как будто бы передразнивает себя. Все те различные крики, из которых состоит «язык» галочьего племени, вновь и вновь повторяются и перемежаются в этой песне. Все те позывки, с которыми мы уже познакомились, воспроизводятся распевающей галкой — «кья» и «киав», «цик, цик, цик» и «уип, уип», и даже резкое «скрежетание», которое обычно используется для вызволения товарища из беды. У всех других известных мне птиц звуки «со значением» или вообще не включаются в песню, или же вставляются лишь в единичных случаях. Пение же галки целиком состоит из таких криков!

Но самое поразительное заключается в том, что каждый определённый звук сопровождается соответствующими жестами. Издавая «скрежетание», певец нагибается и трепещет крыльями, как и в момент истинной «реакции скрежетания». Произнося своё «цик, цик» или «уип, уип», он принимает угрожающую позу. Иными словами, распевающая галка ведёт себя точно так же, как человек, с чувством декламирующий балладу. Он настолько поглощён своим чтением, что каждый отрывок рождает в душе определённые эмоции, которые невольно влекут за собой и соответствующую жестикуляцию.

Для человеческого уха эти многозначительные звуки, составляющие песню, кажутся неотличимыми от тех, которые птица произносит «всерьёз», в подходящих жизненных ситуациях. Как часто, услышав громкое скрежетание, я в страхе бросался к окну, боясь увидеть одну из моих птиц в когтях случайного хищника. И всякий раз оказывалось, что это декламирующая галка снова одурачила меня. Подобные случаи были постоянным источником удивления, поскольку они неизменно демонстрировали слепую и чисто рефлекторную сущность той реакции, которая используется для вызволения собрата, попавшего в беду.

И с другой стороны — сколько очарования таится в галочьих напевах, в тех многозначительных выкриках и в трогательной выразительности, сопровождающей их жестикуляции, для тех, кому знакома эмоциональность поведения этих разговорчивых птиц! Как прекрасны эти маленькие чёрные создания, когда они вдохновенно исполняют свои баллады, вызывающие в воображении волнующие картины и перипетии насыщенной событиями галочьей жизни!

Но песня одинокой Красно-золотой была поистине душераздирающей. Важно не то, как она пела, важно — что она пела. Вся её песня была переполнена обуревавшими её чувствами, вернее — одним-единственным желанием: чтобы вернулись домой те, кого она утратила. «Киав!» — пела она. — «Киав», — и опять — «Киав», с различными модуляциями, в разной тональности, со всеми переходами от нежнейшего пиано до самого безумного фортиссимо. Другие звуки лишь изредка слышались в этом скорбном напеве. «Вернитесь назад, о, вернитесь!». Иногда галка прерывала пение и летела в луга, чтобы обследовать окрестности в поисках Золотисто-зелёного и всех остальных. «Киав», — снова и снова кричала она, уже всерьёз.

С течением времени эти вспышки страстного ожидания становились реже, и Красно-золотая проводила всё своё время, сидя на флюгере нашей часовой башни и утешаясь тихими песенками. Птица оплакивала Золотисто-зелёного, свою утраченную любовь. «Подобно статуе Терпения, она сидела здесь, меланхолично и горько улыбаясь».