Мохнатый бог

Я вспоминаю одну охоту, которая пришлась на майские праздники. Мой приятель, бурят Эдик Бочкин, как он сам себя называл— «потомок Чингисхана», поклялся мне, что знает замечательное место на водоразделе рек Охотского бассейна и Колымы. Место это, точнее, гряда невысоких гор, с его слов, чертовски славилось тем, что склоны там оттаивали раньше всего в округе. Кроме того, там (опять же с его слов) располагался обширнейший и обильный брусничник, а кусты стланика росли изредка и были по пояс, максимум по плечи. Вот на этих-то «голых сопках», как называл их бравый охотовед, и собиралось по весне видимо-невидимо медведей.

«Всё ж кругом под снегом ещё, — объяснял мне Эдик, — вот какие медведи проснулись, после выхода из берлоги отлежались — и туда пруцца! Штук по десять-двадцать там за раз видят! И всё это — в пяти километрах от трассы!»

В общем, было понятно, что что-то здесь не совсем так — или с медведями, или с горами, или с брусникой, или со стлаником, или с пятью километрами от трассы. А возможно, и с тем, и с другим, и с третьим. Но было свободное время, за зиму я сильно устал от города, и решил — была не была, съезжу-ка я на эти «медвежьи высыпки» в пяти километрах от трассы — хоть на лыжах погуляю по-человечески!

^{Здесь охотятся на медведей весной.}

Взял я тогда немецкую трёхстволку мастера Бареллы, со стволами 16/16/ 8x57R. Когда-то это было очень хорошее ружьё, но за восемьдесят лет, прошедших с момента его изготовления, изрядно поистрепалось. Нарезной ствол бил весьма точно, но мог в определённых условиях дать осечку. Дробовые же стволы вели себя безупречно. Зарядил к ней дюжину пуль 16-го калибра (родных бреннековских патронов к нарезному стволу у меня было штук восемь), собрал рюкзак, сунул туда топор, спальник, несколько банок сгущёнки, тушёнки, чайник— и был готов к охоте.

^{След медведя по снегу.}

Накануне мая выпало какое-то феноменальное количество снега — Колымская трасса в нескольких местах была перекрыта лавинами, что, в общем-то, нетипично для тех мест. На «Урале» каких-то прикормленных Эдиком браконьеров нас довезли до нужного ущелья. Именно ущелья, а не распадка, которые характерны для низкогорья Северо-Востока Сибири. Сразу за перевалом, по словам Эдика, как раз и начинались «медвежьи горы». Вверх по ущелью мы пробирались через многочисленные языки сошедших лавин, с неба пекло ослепительное майское солнце. Со всех сторон его лучи отражались от сверкающих снежных склонов и, казалось, фокусировались прямо на нашем маршруте, грозя сжечь нас, как в фокусе гиперболоида.

Ущелье изгибалось несколько раз, и, когда мы прошли по нему около пятнадцати километров, я немного успокоился — стало ясно, что до гор с медвежьими высыпками довольно далеко, и шансы на то, что наше предприятие может увенчаться успехом, несколько увеличились. С моей точки зрения, по крайней мере.

Перевал мы преодолели уже в сумерках и заночевали под открытым небом, выкопав яму в сугробе и завалив две случайно росшие под самым верхом лиственницы. Такие ночёвки имеют один существенный плюс — рассвет проспать невозможно.

Вот с этим самым рассветом мы оживили костёр, проглотили по паре кружек крепчайшего чёрного чая и двинулись на лыжах вдоль гребней гор. То ли байка про «чёрные горы» всё-таки была байкой, то ли снега в этот год выпало уж слишком много, но мы так и не увидели никакой череды сопок с обнажёнными склонами.

Тем не менее к полудню мы нашли длинную пологую сопку с обтаявшей вершиной, с низенькой щёткой кедрача по краям чёрной проплешины. Мы легли на солнцепёке в километре от проталины и принялись облизывать каждый метр на ней в бинокли.

Разглядывали мы её недолго.

Вдоль нижней кромки кедрача, опустив морду к земле, по проталине двигался крупный медведь. Судя по всему, он собирал на обтаявших кустарничках прошлогодние ягоды. После того как мы понаблюдали за ним с четверть часа, он развалился на солнцепёке и, судя по всему, заснул.

В принципе тактика охоты была понятна. Надо было обойти сопочку с проплешиной кругом и подняться на неё с другой стороны, с тем чтобы выйти на пасущегося или спящего зверя сверху. Обход я оценил в пять километров — на лыжах и с подъёмом это заняло бы чуть больше часа. Но здесь возникала другая проблема — было непонятно, куда денется медведь, если он вдруг проснётся и решит куда-то идти. Даже если он останется на проталине, то может забиться в стланик или просто переместиться на триста метров в сторону — тогда он может заметить, а точнее, услышать или почуять подкрадывающегося охотника до того, как стрелок его увидит. А ещё он может уйти за склон и там встретиться с поднимающимся охотником лицом к лицу.

В то время в нашем распоряжении не было доступных портативных радиостанций, и мы порешили — Эдик, который был вооружён только двустволкой ИЖ-12, остаётся на месте, я же обхожу сопку, поднимаюсь наверх. Наверху я нахожу в бинокль Эдуарда, который знаками будет мне показывать, где находится и куда направляется медведь. Мы договорились, что я появлюсь возле геодезического тура на самой вершине горы — так что Бочкин должен был всё время наблюдать за медведем и держать под контролем место моего вероятного появления.

На обход я потратил чуть больше двух часов — снег раскис и «валился», так что наверх я поднялся, уже изрядно умотавшись.

Лыжи я оставил на границе проталины, недалеко от вершины.

^{Постель медведя в весеннем сугробе.}

Медведь мне, по счастью, по дороге не встретился. Тут я обнаружил ещё одну неприятность — поднявшись на вершину, из-за пологого склона я видел только ближайшие двести метров горы, остальная часть скрывалась за перегибом. Но зато сквозь линзы бинокля я видел Эдика, который оживлённой жестикуляцией показывал мне, что медведь поднялся и двигается (похоже, что потихоньку) справа от меня вдоль кустов стланика.

Я совсем потихоньку (на ногах у меня были валенки без резиновой подошвы — это исключительно бесшумный вид зимней обуви) двинулся в указанном мне направлении. Через двести метров я увидал горб медведя, который находился за кустом кедрового стланика в ста пятидесяти метрах от меня. Я лёг на тёплый и уже вполне высохший ягельный ковёр, навёл винтовку на место, откуда зверь должен был выйти из кустов, и замер.

После выстрела медведь кубарем покатился вниз и распластался в пятистах метрах внизу, на дне распадка. Затем он попытался встать, но ноги его не держали, и он просто забился в агонии. Я опрометью побежал вниз и выстрелил в него дважды из гладких стволов. Но это, похоже, было уже лишнее…

А потом мы тащили шкуру этого двух с половиной метрового медведя тридцать километров до трассы по рыхлому и мокрому снегу… Нет, это всё-таки было не пять километров…

На этой охоте зачастую стрелять приходится издалека, поэтому предпочтительным оказывается нарезное оружие — карабин, винтовка или комбинированное ружьё. Довольно часто здесь приходится стрелять в неподвижного или медленно идущего зверя, так что времени для того, чтобы точно послать пулю, оказывается достаточно.

Охотнику надо знать, что ранней весной, когда внизу в логах температура ниже, чем на прогретых солнцем вершинах, воздух тянет снизу вверх, в то время как в летнее время наоборот — сверху вниз.

Подходить к медведю следует только тогда, когда он держит голову опущенной книзу или занят каким-нибудь серьёзным делом, например раскопками сусличьей норы. Когда зверь останавливается и поднимает голову, охотнику следует замереть — как на глухарином токовище, когда глухарь останавливает свою песню.

Стоит помнить ещё и о том, что все звери предпочитают передвигаться, выдерживая генеральное направление против ветра — даже если тот тянет совсем чуть-чуть.