Имя дома твоего (с иллюстрациями)

А случается и так, что древнейшее имя-слово в наши дни вдруг оживает для новой жизни, порождает новые, вполне современные слова.

Есть во французском языке слово «грэвст» — «стачечник», «забастовщик». Оно родилось в XIX—XX веках. Корень его — в одном из древнейших топонимов столицы Франции.

Плас де ла Грэв — Гревская площадь — было имя одной из 136 площадей города на Сене; теперь она давно переименована в Плас д’Отель де Вилль; на ней — парижская ратуша. В старину на ней совершались публичные казни, а когда этого не происходило, толокся всякий народ, преимущественно провинциалы, прибывшие в столицу искать работу. Постепенно «фэр ла грэв» — «грэвствовать» — стало означать «ничего не делать», «бродить без работы»... А затем, с началом эпохи организованной борьбы пролетариата за свои права, с началом больших забастовок и стачек, рабочие Парижа — {164} люди с чувством юмора, как все французы, — стали относить это выражение к тем, кто сидел без дела, бастуя. Забастовщиков стали называть «грэвистами».

Ну, а что могло значить само название «площадь Грэв»? «Gréve» по-французски «песчаный берег», «пляж», «галечник у реки»  [65]1. Само собой, никаких песчаных пляжей и галечников на Гревской площади давным-давно нет, а имя ее, данное века назад, живо и породило даже слово, которого никак не поняли бы далекие предки современных «гревистов», давшие площади ее название.

Впрочем, я забежал вперед: Лувр и Гревская площадь были названы не по человеческим сооружениям, а по природным признакам, позднее исчезнувшим. Вернемся к тому, что зависит от деятельности нас самих, людей...

Я жил на Череменецком озере возле Луги. На карте окрестностей меня заинтересовало название Великое Село. Я отправился как-то взглянуть на поселение с таким древним и пышным именем.

Выйдя по дороге из лесу, я остановился и расхохотался было, но тотчас пригрустнул. У перекрестка двух дорог серели две или три избушонки. Кое-где виднелись заросшие крапивой остатки других — тоже двух-трех, не более. Местами поднимались раскидистые липы, вязы и рябины... Да, века назад тут жили люди, много людей... А теперь?

Пройдет еще несколько лет, последние «жихари» переселятся на новые колхозные усадьбы, а перекресток двух дорог по-прежнему будет называться Великое Село, и местные ребята будут сговариваться пойти на Великое Село за земляникой, и колхозники будут пахать и косить у «Великого Села»...

Сколько таких выморочных названий и в нашей, да и во всех странах мира! В Вышнем Волочке, Волоколамске давным-давно нет уже никаких волоков, самое слово сейчас если и употребляется, то только где-нибудь в глуши тайги работниками экспедиций да охотниками. А имена живут, и, нанеся их на карту, можно судить по ним о водных путях древности. {165}

К югу от Москвы есть полоса, где целый ряд лесов и селений именуется Зáсеками; очень важная полоса... Когда-то тут проходила оборонительная линия Московской Руси от кочевников юга и от крымских татар. Тысячи холопов в беспорядке валили на огромных пространствах деревья по границам степных просторов, оставляли их лежать десятилетиями... Для конного врага это было трудным препятствием. Отметьте на карте точки, где сохранилось имя Засека, и древняя оборона Руси встанет перед вами... Правда, многие названия уже умерли и забыты; тем больше причин отметить, сохранить в памяти и на месте все, что осталось: каждое такое имя — надпись на могильной плите, полустершийся священный иероглиф — драгоценная памятка прошлого.

Пусть имя Мюглиц под самым Дрезденом лишь в искаженном виде доносит до нас память о древних славянах: это же славянская Могилица, некогда существовавшая тут, на дальнем Западе Средней Европы... Сбережем его!

Пусть слово «таллин» только ученые могут раскрыть нам, как эстонское «датская крепость»: в нем скрыта запись о древней борьбе маленького эстонского народа против могущественных поработителей. Сохраним его!.. И будем пристально приглядываться даже к тем именам, которые кажутся порой обидной кляксой прошлого на юном лице нашей Родины. Не всегда это впечатление справедливо.

Недалеко от Ленинграда на реке Тосна имеется небольшой деревянный мост. Местные жители и сегодня зовут его Графским. Что за чушь?! Какие там «графы» в Советской стране? Переименовать, чтобы и память исчезла...

Графы бывали разные. У этого места стояла «Пустынька подгородная», имение графа, но в то же время большого русского поэта, Алексея Константиновича Толстого. Тут бывали у него, «у хлебосольства за столом», и Фет и Тютчев. Графа терпеть не могли при дворе. Может быть, именно глядя на свой Тосненский мост, написал он знаменитое крамольное стихотворение «У приказных ворот»:

На базар мужик вез

Через реку обоз

Пакли. {166}

Мужичок-то ведь прост,

Знай, везет через мост,

Так ли?

— Вишь, дурак, — сказал дьяк, —

Тебе мост, чай, пустяк,

Дудки?

Ты б его поберег:

Ведь плыли ж поперек

Утки?

Графов нет, может быть, мост и стоит переименовать. Но не назвать ли его тогда «Толстовским»? Такие мосты, где бы они ни встречались, и впрямь следует «поберечь»...

Под конец главки захотелось мне рассказать вам чисто топонимический случай из личной жизни: он поучителен.

В 20-х годах я работал на Псковщине землемером. Меня удивило среди множества чисто русских названий странное имя одной саженой рощи в бывшем помещичьем имении: крестьяне звали ее не то «Убирéнт», не то «Обирéнт», а иной раз просто «Бирéнт». Даже старики не могли ничего объяснить: «Господа Дерфельдины так звали, и мы так зовем...»

Я решил приглядеться на месте. Рощица оказалась остатком запущенного, но когда-то тщательно распланированного дворянского парка. Прудик с искусственным островком, следы каскадов и гротов на ручье, руины двух беседок в кустах сирени, а в самой середине — лужайка, и по ней странно, по спирали,— темнеющие заросли той же сирени, бирючины, жасмина, дафны... Я пригляделся и все понял...

На другой день я порылся на этом месте. Под землей обнаружилась затейливая низенькая кирпичная стенка — последний след сооруженного когда-то для забавы местных Маниловых или Ноздревых, игрушечного лабиринта: таких в старых дворянских гнездах были тысячи... По его имени помещики назвали «Лабиринтом» и самую рощу, а крестьяне унаследовали от них это непонятное имя, по-своему преобразовав его... Кто знает, может быть, теперь там уже и рощи нет, а стоит какое-нибудь здание или силосная башня, но холм под ней по-прежнему зовут «Бирéнт»... {167}

Имена-чертежи

На книге стоит мое имя: Лев. Нельзя по нему рисовать меня покрытым рыжей шкурой, с длинной гривой и кисточкой на хвосте. Да так не могло и получиться! имя мне дали, когда я слабо пищал в колыбели и было неизвестно, вырасту я «львом» или «комаром»...

Поэтому рядом в двух классах школы могут сидеть за партами пять Львов, из которых два еще как-нибудь сойдут за африканских хищников, а три другие напоминают — кто котенка, кто теленка, а кто и вовсе нахохленного воробья. Я видывал в иных школах таких чаек («Чайка» по-гречески Лариса), что им скорее подошло бы имя «Львица» или «Тигрица». Страх посмотреть!

Совсем другое дело — имя географическое. Оно дается не младенцу, а вполне сложившемуся «индивиду» — реке, горе, лугу, вулкану, водопаду... Правда, города и поселки, как люди, порой получают имена в кредит, на вырост, так, например, был назван некогда Севастополь — «Город Славы». Приходится признать, что он стократно покрыл этот аванс. Но бывает и иначе: столица Франции сначала была названа римлянами Лютéциа — «Грязнуля», а затем переименована в Парзиа — «Столица племени паризиев»... Ни то, ни другое имя сейчас уже не описывают никаких действительных свойств города... А я намерен сейчас говорить о тех, которые соответствуют тому, что называют.

Константинополь — город, основанный императором Константином. Ленинград — место, где вырос и окреп гений Ленина, где он выковал партию большевиков. Витебск — город, расположенный на речке Витьбе. Боровая улица в Ленинграде — проложенная на месте соснового леса...