Медовый месяц императора

Между тем "признание" Воронцовой Василию Жуковскому так прочно вошло в пушкиноведение, что стало почти общим местом в любом сочинении на данную тему. Это неудивительно, если учесть, что источником является запись, сделанная известным историком, издателем журнала "Русский архив" Петром Ивановичем Бартеневым. "Перстень-талисман, - записал Бартенев, - подарила Пушкину княгиня Е.К. Воронцова. После его смерти перстень взял себе Жуковский и был с ним в Англии в 1838 г. Там была тогда же и Воронцова. Она тотчас узнала свой подарок на руке Жуковского, и тот сказал ей, что он снял его с мертвой руки Пушкина".

Кто-то упорно и терпеливо плетет сеть легенды о Пушкине, графине Воронцовой и перстне-талисмане. Этот человек живет в кругу близких к Пушкину людей. Он осторожен, он ждет. При жизни самого поэта никто из его знакомых, приятелей и друзей не знает о его "связи" с Воронцовой. Пушкин умер. Аноним тотчас пускает слух о любовной связи покойного поэта и графини Воронцовой, подтверждая свой рассказ наличием перстня-талисмана и стихотворением "Талисман".

Проходят десятилетия. Умирает Жуковский (1852 г.). Легенда, ставшая хрестоматийной, дополняется новым "неопровержимым" фактом: княгиня Воронцова, увидя перстень у Жуковского, узнает его и признает, что он подарен ею.

Сознается и... умирает в 1880 г. Все! Больше опасаться некого. Признание княгини, пролежавшее сорок два года в памяти анонима, предается гласности и легко включается в канонический текст легенды.

В каталоге Пушкинской выставки 1880 года появляется сообщение: "Перстень Пушкина с печатью, подаренный ему в Одессе княгиней Елизаветой Воронцовой (ум. 1880 г.) и считавшийся талисманом. По поводу его написано стихотворение "Талисман".

Через восемь лет В. Гаевский уверенно называет даже место, где влюбленная графиня подарила Пушкину перстень: "Здесь, на даче, бывшей Рено, живописно расположенной в двух верстах от города, - княгиня Воронцова подарила Пушкину перстень, по поводу которого он написал известное стихотворение "Талисман".

Возможно, что за это время были найдены какие-либо новые документы? Нет! Легенда нравится. Она действует на воображение, и оно дополняет её новыми живописными подробностями.

Но кто же этот таинственный аноним? Петр Иванович Бартенев отметил, что запись сделана им со слов княгини Веры Федоровны Вяземской! Конечно, кто же ещё мог знать все интимные подробности, если не Вяземская, которая провела лето 1824 года в Одессе и хорошо знала тайны Пушкина.

Первым слушателем легенды о Пушкине и Воронцовой был муж княгини Вяземской, Петр Андреевич Вяземский. Это о нем Пушкин в 1822 году написал:

Судьба свои дары явить желала в нем,

В счастливом баловне соединив ошибкой

Богатство, знатный род с возвышенным умом

И простодушие с язвительной улыбкой.

Простодушно-язвительный князь был активным накопителем и передатчиком информации. В одной из записных книжек Вяземского находим интересную для нашей темы запись: "Июль 25...31. Воронцова дарит Пушкину кольцо-"талисман" и свой портрет в золотом медальоне".

Тема эта постоянно занимает воображение супругов Вяземских. Через тринадцать лет (19 октября 1838 г.) в своем дневнике Петр Андреевич описал эпизод на вечере у графа Брюса, где присутствовала сестра М.С. Воронцова Елизавета Семеновна (1783-1856), вышедшая в 1808 году замуж за графа Георга Августа Пемброка (1759-1827). "Сегодня, - записал Вяземский, - Herbert (сын Пемброка) пел "Талисман", вывезенный сюда и на английские буквы переложенный леди Гейтебюри. Он и не знал, что поет про волшебницу тетку, которую сюда на днях ожидают с мужем".

Это именно тот приезд Воронцовых в Англию, когда Елизавета Ксаверьевна якобы узнала свое кольцо, увидя его на руке Жуковского.

Прошло ещё восемь лет, и в 1846 году, 20 февраля, П.А. Плетнев написал в письме к Я.К. Гроту: "Чай пил у князя Вяземского, где были граф Михаил Виельгорский и Полетика. Княгиня рассказывала мне некоторые подробности о пребывании Пушкина в Одессе и его сношениях с женой нынешнего князя В-ва (т.е. Воронцова), что я только подозревал".

Интерес общества к подробностям жизни Пушкина использован Верой Федоровной Вяземской и её мужем для сведения личных счетов с четой Воронцовых. Все началось в Одессе, в далеком 1824 году. У Вяземских болели дети, и Вера Федоровна выехала с ними к морю. О её приезде знали в Одессе. 2 мая 1824 года в письме к А.Я. Булгакову М.С. Воронцов писал: "Если княгиня Вяземская приедет, то моя жена будет крайне счастлива принять её в Одессе и окажет ей все зависящие от неё услуги".

Вера Федоровна с детьми приезжает в Одессу в конце июня 1824 года и поселяется рядом с дачей Рено, где летом жили Воронцовы. Но... между графиней Воронцовой и княгиней Вяземской отношения не сложились. Вяземская остается в общественной изоляции. Она фактически лишена возможности выхода в свет, и только Пушкин навещает её. "Хороша я буду, - писала Вера Федоровна мужу в письме от 18 июля 1824 года, - если Пушкин покинет Одессу: у меня здесь, кроме него, нет никого для общества, ни для того, чтобы утешать меня, ни для разговоров, прогулок, спектаклей и пр. ..."

Итак, у Веры Федоровны никого в Одессе нет. Она скучает и немножко (или очень сильно) оскорблена холодным к себе отношением одесского общества. Единственная возможность привлечь к себе внимание общества иметь рядом, постоянно, известного поэта Пушкина. Примерно того же хотела и Воронцова. Возникает соперничество на почве обоюдного желания иметь "придворного" поэта.

Обе не прочь с ним пококетничать, но не более.

Характер у княгини Вяземской был очень сложный. Пережив в юности трагическую первую любовь, она перенесла личную трагедию на отношение ко всем мужчинам: насмешливое, где-то циничное и полупрезрительное. Вероятно, отклонения в психическом поведении были весьма значительными, что позволило Вигелю записать: "Такие женщины родятся иногда, чтобы населять сумасшедшие дома. К нашему полу она была немилосердна".

Близкую к этой оценку личности В.Ф. Вяземской дал и М.С. Воронцов. "Что касается княгини Вяземской, - писал он в письме к А.Я. Булгакову 24 декабря 1824 года, - то скажу Вам (но между нами), что наша страна ещё недостаточно цивилизована, чтобы оценить её блестящий и острый ум, которым мы до сих пор ещё ошеломлены. И затем мы считаем, так сказать, неприличным её затеи поддерживать попытки бегства, задуманные этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным, когда получился приказ отправить его в Псков. Вы гораздо достойнее нас наслаждаться её обществом, и мы Вам представляем его с удовольствием. К счастью, здешние врачи нашли, что климат Одессы благоприятен только для её детей. Я вполне того же мнения".

Похоже, что идея бегства Пушкина за границу родилась именно в её голове. После этого, несмотря на временное потепление отношений, Вяземской фактически было отказано от дома.

Князь П.А.Вяземский пытался объясниться с графом М.С. Воронцовым. Он воспользовался его приездом в Москву и отправился с визитом, но Воронцов не принял его и дал понять, что дальнейшие отношения между ними невозможны.

Княгиня В.Ф. Вяземская мстит Воронцовым. Каждый её рассказ обрастает все новыми и новыми подробностями. Она живет долго и ещё доживет до того дня, когда выдуманная ею легенда станет научным фактом. Так пишутся биографии!

Невольно ученые мужи приравнивают жизнь поэта к казенной канцелярии, где и входящий документ - факт личной жизни, а исходящий - поэтическое произведение. Об опасности такого подхода семьдесят лет назад предупреждал Б.Л. Недзельский в книге "Пушкин в Крыму", вышедшей в Симферополе в 1929 году. Он писал: "Не следует думать, что эти ощущения являлись чем-то постоянным в психике Пушкина, так как в различные периоды жизни поэта они приобретали в сознании его различную значимость. Изменялась в сознании даже фактическая сторона их: например, "испорченный" Бахчисарайский фонтан, из "заржавой трубки которого по каплям капала вода", с течением времени в сознании поэта превращается в "фонтан любви, фонтан живой", в неумолчный, журчащий ключ. Пушкин сам заметил несоответствие между крымскими ощущениями и воспоминаниями и объяснил его тем, что, может быть, воспоминание - самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему", вот почему стихотворения, навеянные воспоминаниями о Крыме, но написанные позже, не могут быть поэтическими документами..."