Карта страны фантазий

Тут я довел вас, дорогие товарищи читатели, до сегодняшнего дня советской и мировой фантастики. «Возвращение со звезд» С. Лема у нас публиковалось в 1965 году, повести Стругацких — вплоть до 1965 года. В конце года в «Литературной газете» была напечатана статья Лема «Безопасна ли техника без опасности?», вызвавшая ряд ответных статей. Дискуссия об изображении будущего активно идет в литературе.

А в кино?

В кино утопий было мало. Этот раздел фантастики один из труднейших для экранизации, впрочем и для литературы — из труднейших. Нужно показать обстановку будущего, необыкновенную и не картонную, нужно втиснуть в рамки фильма сложнейшую экспозицию, познакомить зрителя с непривычными условиями жизни, лишь после этого перейти к интриге.

Пожалуй, самая заметная из немногочисленных киноутопий — это «Облик грядущего» («Things to come»), студия А. Корда, сценарист Г. Уэллс. Год 1936.

После многолетней опустошительной войны, начавшейся в 1940 году, и вызванной ею эпидемии культура планеты разрушена, на одичавшей Земле правят мелкие боссы, выезжающие в автомашинах, запряженных лошадьми. Но, к счастью, где-то сохранились грамотные летчики, они построили новые самолеты и, победив «фюрерчиков», ведут человечество к разумному объединению.

Последняя треть фильма показывает мир в 2036 году. Готовится рискованный полет на Луну. И это событие вызывает сопротивление. Скульптор Теотокопулос подбивает парод воспрепятствовать полету. Говорит, что люди устали от вечного прогресса. Тысячи людей в белых развевающихся одеждах по воздушным пандусам и переходам спешат к ракете. Но поздно, старт состоялся. В финале президент человечества говорит о вечном: движении вперед — к Луне, к планетам, к звездам…

Идти вперед или придержать темп, остановиться, насладиться благами жизни? Уэллс полагает, что такая проблема встанет в будущем. Сам он высказался за прогресс, по не обосновал необходимость прогресса. В его фильме все решают настроения отдельных лиц и случайность, в силу которой им удалось опередить толпу. На самом деле люди идут в космос, потому что космос необходим для развития производства.

Микрокосм подобен макрокосму. Сложности изображения человека будущего примерно такие же, как и сложности изображения общества будущего. И ход рассуждения можно применять такой же: похожи на нас потомки или нет, похожи ли нравственно и похожи ли физически?

Западная фантастика, как правило, сохраняет в будущем все отрицательные черты современных людей: эгоизм, жадность, корыстолюбие, властолюбие, честолюбие, жестокость, воинственность и пр. Мотив неизменной греховности человека служит для подкрепления тезиса о неизбежности войн и вечности капитализма.

Советская точка зрения противоположна. Мы считаем, что люди будущего изменятся морально, станут лучше нас, что исчезнут эгоизм, жадность, властолюбие, честолюбие и прочие антиобщественные, черты. Но, как говорил Энгельс, «то, что мы можем предположить… ограничивается в большинстве случаев тем, что отпадает. Но что появится нового?» Я уже писал о трудностях изображения нового человека на примере «Туманности Андромеды». То же произошло и в фильме «Человек первого века». Мелкий стяжатель, прибывший в будущее, нарисован ярко и убедительно. Но что можно сказать о людях совершенного будущего? Они не похожи на стяжателя.

Столкнувшись с этой сложностью, я пробовал рассуждать так: «Злость, хитрость, подлость — оружие слабых людей. Человек беспомощный, несамостоятельный приобретает характер паразита. Силачи, как правило, — добряки. Им все легко дается, нетрудно и другим помогать. Не нарисовать ли человека будущего этаким добродушным великаном, всегда готовым взвалить себе на плечи самую тяжкую ношу?»

Но чтобы выявить черты характера такого героя, надо окружить его теми, кто нуждается в помощи, менее сильными, недостаточно «будущими»… Где их взять в будущем?

Пока что проблема изображения образцового и полнокровного человека будущего литературой не решена.

Вторая половина вопроса — биологическая: похож ли человек будущего на нас внешностью? Тут, за редкими исключениями, и наша фантастика и западная единодушны, отвечают одинаково: «Совершенно похож». Видимо, внешностью своей мы — люди — вполне удовлетворены и не желаем никаких добавлении, ни третьей ноги, ни второго носа.

В научно-популярных статьях, однако, встречаются сомнения насчет рациональности конструкции человеческого тела. Пишут, что глаза, например, полезнее было бы расположить но под лбом, а над макушкой, лучше на подвижных стебельках, как у раков. Пишут, что рот на лице не нужен. Он оказался на лице, потому что наши предки хватали зубами убегающую пищу, им зубы требовались на самом переднем конце тела. Мы же кладем пищу в рот руками, нам бы удобнее рот возле желудка, на животе…

Ужас какой!

Образов таких в литературе нет вообще, это рассуждение взято из статьи. Литературная же фантастика иногда («Первые люди на Луне» Г. Уэллса, «Эликсир жизни» А. Армстронга) рисовала человека будущего в виде громадного мозга на усохшем, атрофировавшемся тельце. При этом предполагалось, что приоритет умственного труда приведет к «полному» исчезновению мускулов.

Однако ход мыслей тут ошибочный. Биологическая эволюция работает медленно, формирует вид десятки и сотни тысяч лет. Да и вообще нам не так уж хочется менять свой человеческий облик. Но… есть биологическое свойство, которое мы обязательно хотели бы изменить.

Срок жизни!

Мало нам тридцати лет цветущей зрелости, окаймленных двадцатью годами роста и двадцатью увядания. Хотим жить до двухсот и трехсот лет, не откажемся и от тысячи.

Однако в природе существует любопытный закон равновесия, одна из граней закона перехода количества в качество. Смысл его: нельзя переделывать до бесконечности один угол здания, не разрушив всю постройку. В данном случае нельзя дать человеку удесятеренную жизнь, сохранив прежний облик, образ жизни, мораль даже. Немедленно встают вопросы.

Захотят ли люди сохранить на тысячу лет свою специальность? А внешность? А пол? И будет ли супружество десятивековым? И мозга достаточно ли у человека? Хватит ли памяти на тысячу лет? И хватит ли гибкости, чтобы не отставать от прогресса старику с грузом взглядов и представлений прошлого века? И даже если хватит ума и гибкости, не захотят ли люди стать умнее, талантливее, чем были от рождения?

Начавши изменять свою жизнь количественно, человек неизбежно переходит к качественным переделкам, к перепроектированию всего организма.

Может быть, именно здесь, как и в теме общества будущего, заложен ключ к изображению наших потомков. Они не люди вообще, а люди определенного этапа, со своими «уже» и «еще но»: уже без моральных недостатков, но еще не продлившие жизнь радикально, уже продлившие жизнь, но еще не переделавшие себя. И «еще не» — это и есть предмет забот, трудов, тема конфликта, сюжет.

Вопрос переделки человека отчасти связан с кибернетикой. Энтузиасты кибернетики считают, что вычислительные машины будут отбирать у человека все большую долю умственной деятельности. Чтобы соревноваться с ними, надо мыслить быстрее. Но темп нашей мысли зависит от скорости нервного тока, это всего лишь сто метров в секунду. В машине же сигналы передает электрический ток, скорость которого в три миллиона раз выше. Так нельзя ли у человека заменить нервную проводку медной? Но тогда получится не человек, а машина.

Недаром академик Соболев высказывался в том смысле, что кибернетические существа и есть люди будущего.

И возражая энтузиастам кибернетики, так называемым «физикам», научно-фантастические «лирики» начали писать о том, что все мы недооцениваем человека, на самом деле у нас есть скрытые резервы, есть память предков, так что прошлое мы можем извлечь из своего мозга, есть возможность усилием воли продлить жизнь, есть способность читать чужие мысли («Новая сигнальная» С. Гансовского) и внушать свои («В круге света» А. Громовой) и даже потенциальная возможность летать по воздуху («Мечта» С. Гансовского). Все уже заложено, добавлять ничего не нужно, только выявляй способности.