Пионеры атомного века (Великие исследователи от Максвелла до Гейзенберга)

То что М. Планк (фамилия его срослась с физической константой, обозначаемой буквой h) смысл своей научной карьеры видел в оттачивании оружия немецкой науки и утверждении германской государственности, что во время первой мировой войны он в качестве ректора Берлинского университета произносил милитаристские речи, а во времена Веймарской республики сожалел о слетевших княжеских коронах и утере былого немецкого могущества, что во времена фашистской диктатуры он мог занять позицию невмешательства в "дело Эйнштейна", определялось не столько его "благородной наивностью" или тем, что он (по замечанию А. Эйнштейна) разбирался в политике так же, как "кошка в "Отче наш"". Сын профессора права, потомок целой династии теологов, зять мюнхенского банкира, "тайный советник Планк", занимавший руководящие посты в ведущих учебных и научных учреждениях немецкого буржуазного государства, исповедовавший этику Канта и философию права Гегеля, не мог не быть стопроцентным немецким буржуа в науке.

Как следует из документов, приводимых Ф. Гернеком, даже самые прогрессивные из великих физиков не шли дальше "социализма на уровне эмоций". И Эйнштейн, и Мария Кюри, и Пьер Кюри были радикальными демократами на крайнем левом "рыле буржуазии с нескрываемыми, но не безграничными "красными" симпатиями. В книге Ф. Гернека убедительно показано, что их борьба за общественный прогресс в соответствии с принципом "невозможно построить лучший мир, не улучшив отдельных людей", их антифашизм, их протест против использования достижений науки во вред человечеству - все это не выходит за рамки буржуазно-демократических требований. Их вполне понятное и достойное уважения самозабвенное увлечение красотой научного поиска граничит порой с замаскированным под научный эстетизм бегством от противоречий действительной жизни. Их наивная вера в возможность науки стоять по ту сторону "грязной политики" таит в себе разлад со своими же собственными гуманистическими идеалами и оборачивается для них в конце концов муками совести. Может быть, только Лиза Мейтнер без особого смятения чувств признавалась, что ей принадлежит не последняя роль в американских и английских ядерных исследованиях, приведших к созданию атомного оружия. Ее коллега Отто Ган иначе реагировал на ужасы Хиросимы и Нагасаки. "Я не имею к этому никакого отношения!" - воскликнул он в ответ на сообщение об атомных бомбардировках. А. Эйнштейн выразил не только свое мнение, но и мнение тысяч других больших и малых физиков и математиков, участвовавших в создании атомного оружия, когда заявил: "Если бы я знал, что немцы не работают над атомным оружием, я ничего не стал бы предпринимать для создания бомбы".

В таких случаях немцы говорят: "O ware ich Vogellein!" Социологическая ситуация бессилия, в которой оказались созидатели новой физики в самый драматический для нее период ее истории, отсутствие положительной программы действий остроумно охарактеризованы А. Эйнштейном: "... я устал повсюду фигурировать как символический вожак бараньего стада с нимбом над головой".

Ф. Гернек наглядно показывает, что даже самые возвышенные и благородные устремления прогрессивных научных кругов капиталистических стран, нашедшие выражение в словах М. Борна: "Мы хотим, чтобы наша прекрасная наука вновь служила исключительно благу людей и не употреблялась во зло ради целей отжившей свой век политики", являются лишь благими пожеланиями, если они не опираются на понимание того, что только рабочий класс в ходе социалистического строительства может осуществить программу использования науки на благо человечества. Шаги в сторону установления прочного союза с силами социализма делает поколение ныне живущих ученых, которые идут к признанию коммунизма через данные своей науки, через размежевание с фон браунами и теллерами.

В повествовании Ф. Гернека страница за страницей раскрывается история того, как в результате творческих поисков ученых-буржуа, монополизировавших до Великой Октябрьской социалистической революции труд по разгадке тайн природы, происходит смена механистического понимания мира более точной и адекватной ему современной диалектико-материалистической научной картиной.

Объективно-истинное знание природных процессов и закономерностей добывается, как показывает Ф. Гернек, не абстрактными познавательными субъектами, сошедшими со страниц книжек по логике науки, а конкретно-историческими личностями, связанными тысячами нитей с экономическими, политическими условиями и духовной жизнью буржуазного общества. Конкретно-исторический подход к исследованию научного познания позволяет Ф. Гернеку воссоздать глубокую противоречивость этого процесса не только в логическом, но и в социологическом плане, ибо творческие биографии большинства физиков, представленных в книге Ф. Гернека, являются яркими иллюстрациями к теоретической "модели" естествоиспытателя-буржуа, которая была создана Ф. Энгельсом. Раскрывая сложность и трудность процесса становления материалистического понимания природы, шедшего в середине XIX века на смену господствовавшему дотоле идеалистическому мировоззрению, Ф. Энгельс писал: "...Как это трудно, доказывают нам те многочисленные естествоиспытатели, которые в пределах своей науки являются непреклонными материалистами, а вне ее не только идеалистами, но даже благочестивыми, правоверными христианами" [5].

Парадокс рассматриваемого Ф. Гернеком периода развития науки как раз и заключается в том, что в большинстве своем благочестивые христиане, пантеисты и идеалистически философствующие естествоиспытатели в течение столетия превратили естествознание "из эмпирической науки в теоретическую", становящуюся "при обобщении полученных результатов системой материалистического познания природы" [6]. Конечно, это диалектико-материалистическое теоретическое естествознание не свободно от "родимых пятен"; идут к нему естествоиспытатели не прямо, не сознательно, а под напором фактов, следуя революционному духу времени. Это теоретическое естествознание еще несет на себе следы преодолеваемых способов отношения мысли к действительности: эмпиризма, метафизического метода мышления, натурфилософских спекуляций, теоретико-познавательного скептицизма. Но при этом оно, как подчеркивает Ф. Гернек, пронизано духом материализма, стихийно, но прочно стоит на точке зрения материалистической теории познания.

Вопреки давлению традиционных религиозных представлений, навязываемых будущим исследователям через систему образования и воспитания, вразрез с господствующей эклектической смесью из идеалистических философских систем, несмотря на модные философские шатания самих теоретизирующих естествоиспытателей, исследование природы в условиях буржуазного общества дает объективное знание. "Естествознание бессознательно принимает, что его учение отражает объективную реальность, и только такая философия примирима с естествознанием" [7].

В книге Ф. Гернека мы находим наглядные примеры неоднократно воспроизводившейся на протяжении всей истории новейшей физики трагикомической ситуации а-ля Геккель, которая описана В.И. Лениным в работе "Материализм и эмпириокритицизм": теоретические построения буржуазных естествоиспытателей становились оружием классовой борьбы против буржуазной идеологии.

Материалы, приводимые Ф. Гернеком, в который раз подтверждают истинность марксистского тезиса о неразрывной связи исследования природы с материализмом. Ведь, характеризуя именно этот философски-бессознательный, стихийный, естественноисторический материализм Г. Герца, М. Планка, Л. Больцмана, Э. Геккеля, Г. Гельмгольца, В.И. Ленин писал: "...Есть устой, который становится все шире и крепче и о который разбиваются все усилия и потуги тысячи и одной школки философского идеализма, позитивизма, реализма, эмпириокритицизма и прочего конфузионизма. Этот устой естественноисторический материализм" [8].

На всех этапах истории новейшего теоретического естествознания можно фиксировать глубокий разлад между теоретико-познавательными основами исследования природы и буржуазной философией, в том числе различными течениями позитивизма. Возьмем, к примеру, оценку пригодности философии Э. Маха с точки зрения рядового исследователя природы, которая была дана ей в 1902 году М.Ю. Гольдштейном в книге "Основы философии химии". Не желая отставать от либерально-буржуазной моды, М.Ю. Гольдштейн писал, что если не выходить за пределы философии, то он "лично разделяет взгляд", согласно которому "все тела, все явления - это только наша, как теперь выражаются, "психея"". Но в то же время он считал этот взгляд совершенно неприменимым в исследовании природы. "В самом деле, - писал М.Ю. Гольдштейн, - если весь мир есть лишь мое представление, то и все остальные люди суть лишь мои представления и я сам представляю свое представление... Стоит читателю лишь вдуматься в этот пункт, и он сейчас же увидит то жалкое положение, в котором должен очутиться человек, решившийся систематически провести свое воззрение до конца. Быть может, эти взгляды и очень верны, но раз они нас ведут в дебри, из которых выпутаться нельзя, а взамен нам не дают ничего такого, из-за чего стоило бы в них барахтаться, то мы можем их оставить, как взгляды для нас совершенно бесполезные" [9].