Самые интересные люди, казусы и факты всемирной истории

По эффективности для остановки нападающего резинострел существенно уступает обычному перцовому баллончику. Свидетельства этому столь изобильны, что даже пресса уже не в состоянии вовсе их не замечать. Я же ношу с собою именно такой баллончик.

В то же время, раз резинострел рекламируют как несмертельное оружие, его и в ход пускают так же легко и бездумно, как кулаки. Но удар, способный остановить довольно многих, кое-кого и убить может.

Насколько я могу судить, популярность резинострела в нынешней России поддерживается сочетанием интересов двух группировок.

Первая — официальные правоохранительные органы. Они не желают терять монополию на защиту. Даже легальные охранные предприятия резко ограничены в вооружении. А некоторые кошки слишком хорошо знают, чьё мясо съели.

Вторая — наши оружейники. Они сейчас осваивают и заполняют очередную рыночную нишу, как ещё буквально года три-четыре назад — нишу газовых пистолетов. Кстати, должен заметить: смеси, способные выдержать температуру выстрела, в плане самообороны значительно менее эффективны, чем всё тот же перец. Но это был новый и довольно выгодный рынок. Только когда он насытился, когда люди разобрались в реальной эффективности газовых пистолетов и перестали их покупать, оружейники разработали новый суррогат защиты. Думаю, только когда насытится и эта ниша, оружейники наконец-то примутся лоббировать то, что жизненно нужно нам всем — оружие, действительно способное напугать нападающего настолько, что нападать он вовсе не рискнёт.

Весь мировой опыт доказывает: эффективно защищает только оружие, в принципе способное убить. Только оно может не только спасти, но и предотвратить нападение. А к такому оружию серьёзно относятся по обе стороны от мушки. Мировая статистика однозначна: там, где закон и общественное мнение допускают вооружённую гражданскую самооборону при помощи пулевого короткоствольного оружия, пригодного для скрытого ношения, не только число насильственных преступлений резко падает. Такое оружие ещё и пускают в ход несравненно реже, нежели нелетальные средства самозащиты вроде моих любимых перцовых баллончиков или суррогаты защиты вроде резинострела.

Синтаксическое единство

Создателям белорусского и украинского языков не хватило материала

Лингвисты насчитывают в нынешнем мире порядка пяти тысяч языков. Но на чём основан сам расчёт? По каким признакам устанавливается языковое единство и/или различие?

Разница произношений — мелочь. Дразнилка «с Масквы, с пасада, с калашнава ряда» утрирует особенности среднерусского аканья, но вовсе не намекает, что окающие волгари говорят на ином языке.

Почти столь же явное отличие — набор слов — куда важнее: русское «стол» трудно спутать с французским «table». Но на английском это слово пишется так же, как на французском — хотя и произносится иначе. А немецкое «Stuhl» соответствует русскому «стул» и по звучанию «штуль», и по значению. Что в очередной раз напоминает о близком родстве языков индоевропейской семьи.

Словарное родство создаётся и заимствованием. Так, добрая половина корейских слов почерпнута из соседнего Китая. Но это не сделало корейский язык диалектом китайского. Так же как обилие тюркских корней в русском не перевело язык из индоевропейской семьи в алтайскую. А множество романских и германских пришельцев не вывело русский и польский из славянской группы.

Различие же словарей — ещё не различие языков. Офени — бродячие торговцы — создали особый жаргон, где даже числа обозначались не русскими словами, дабы покупатели не могли по переговорам продавцов отследить реальную цену товара. Но ни офенский, ни родившаяся на его основе речь преступников — блатная феня — не выходят за пределы русского языка.

Язык опознают по синтаксису — способам построения форм слов, их связывания в цельные предложения.

Поляки ставят определяющее прилагательное не перед определяемым существительным, как русские, а после. Иная последовательность допустима разве что в художественном тексте и воспринимается как нарушение правил. Этого достаточно, чтобы признать польский и русский разными языками.

Англичане пользуются многими французскими словами, корейцы — китайскими. Но правила обращения с этими словами — специфически английские или корейские. Офени или профессиональные уголовники комбинируют придуманные слова по легко узнаваемым русским нормам — поэтому остаются в пределах русского языка.

У архангелогородцев и курян, чалдонов и смоляков, донцов и уральцев наборы слов ощутимо разные. Это легко увидит каждый, кто сравнит книги Шолохова и Бажова, Лескова и Шергина. Но синтаксические правила всех этих местных говоров едины. Значит, и язык единый — русский.

В тысяча восемьсот шестидесятые политические противники России начали монтировать для русских новые словари. Если хоть в одном диалекте, бытующем на землях былой Жечи Посполитей, какое-то понятие обозначалось словом, отсутствующим в литературном русском, это слово объявляли исконно белоили малорусским. Если ничего подобного не было — искали хотя бы нелитературное произношение. Сегодня тем же способом собирают сибирский язык.

Так набрали только бытовую да сельскохозяйственную лексику: прочие дела обсуждались в городах, где речь куда ближе к литературной норме. Но этого хватило, чтобы создать у людей, не знакомых с языкознанием, впечатление существования трёх — велико-, малои белорусской — ветвей русского языка.

Дополнить словарь столь же «самобытным» синтаксисом не удалось даже самым заинтересованным языкотворцам. Любая синтаксическая конструкция, объявленная исконно белоили малорусской, находит точное соответствие не только во многих диалектах, неопровержимо входящих в спектр русского языка, но и в литературной норме. Так, профессиональные украинцы гордятся звательным падежом. Орфографическая реформа тысяча девятьсот четвёртого, введенная в действие в восемнадцатом, официально исключила его из русской грамматики. Но в реальной речи он бытует. С «нулевым» окончанием: «Гриш! Обедать пора!»

Политика не считается с лингвистикой. Так, в Галичине — на восточном склоне Карпат — после Первой Мировой войны остались лишь те русские, кто согласился признать себя частью свежепридуманного украинского народа: остальные ушли вместе с российской армией, когда Галичина по ходу войны несколько раз переходила из рук в руки, либо погибли в австрийских концлагерях (изданный в тысяча девятьсот двадцать четвёртом четырёхтомник свидетельских показаний «Таллергофский альманах» впечатляет даже после ужасов Освенцима и Бухенвальда). Большевики, доказывая миру свою приверженность дружбе народов, также создавали народы искусственно: за употребление литературного русского языка в учреждениях Белорусской и Украинской ССР в тысяча девятьсот двадцатые можно было утратить партбилет, попасть под увольнение или даже под суд.

Но все эти строгости не втиснули ни в белорусскую, ни в украинскую речевую норму ни один синтаксический элемент, качественно отличный от русской нормы. Нынешние попытки подменить украинский диалект галицким, впитавшим немало немецких, польских и даже венгерских речевых конструкций, сами жители Украины воспринимают как насильственное внедрение инородного тела.

Значит, белои малорусский — всё ещё диалекты русского языка. А живая бытовая речь — даже в самых заброшенных деревнях — ещё ближе к русской норме. И сами жители нынешних Украины и Белоруссии в подавляющем большинстве — русские, что бы ни думали по этому поводу их властители.

Тоталитаризм — это борьба

Не путайте форму с содержанием

По меньшей мере с эпохи Возрождения высшей ценностью признана свобода. Карл Генрихович Маркс (с недавних пор названный едва ли не главным проповедником принуждения) предлагал измерять благосостояние человека свободным временем, остающимся у него по удовлетворении всех безотлагательных личных и общественных потребностей.