Диккенс и Теккерей

Понятно, что нашему литературоведению ничего не оставалось, как следовать негативной оценке «Ньюкомов», данной Н. Чернышевским: ведь последнего высоко ценил В. Ленин! Хотя, если вчитаться в канонизированную статью саратовского эстета, мы найдём в ней лишь один тезис о «мелкотемье» этого романа Теккерея — тезис, вокруг которого наворочано несколько страниц пустейшей болтовни, парадоксально обвиняющей автора «Ньюкомов» именно в многословии.

Лишь в 1990 г. Е. Гениева попыталась объяснить позицию ратоборца утопического социализма тем, что тот, «поклонник „Ярмарки тщеславия“, вновь ожидал встречи с сатириком и был разочарован, если не раздосадован, когда столкнулся с психологическим романом». И осмелилась задаться вопросом: «Неужели он прав?»

Разумеется, нет, ответили бы мы, будь этот вопрос задан нам. Ибо и в «Ярмарке» Теккерей, прежде всего, — реалист, как и во всех остальных своих романах, в отличие от ранних произведений, подписанных именами Желтоплюша и Титмарша, или «Книги снобов». Кроме того, мелких тем не существует: существуют лишь мелкие писатели. Или авторы, которым недоступны вершины психологического романа. Такие-то литераторы непременно норовят доказать, что недостижимое для них — неинтересно и мелко.

Нам же, признаться, ближе точка зрения Дружинина, в своей статье о «Ньюкомах» восклицавшего: «Будем ли мы упрекать Теккерея в том, что мизантропическое настроение его таланта во многом изменилось в последние годы? <...> Разве честный боец перестаёт быть честным бойцом, слагая своё оружие и протягивая руку воину, с которым сейчас бился?»

Впрочем, и с ним мы не можем согласиться до конца: Теккерей никогда и не был мизантропом, а всего лишь объективен, повторяем, слишком объективен для своего времени, и только. И время доказало, что человеческие недостатки, как и отношения людей, неизменны, что писатель был прав в своих оценках, какими бы парадоксальными они ни казались:

«Злословие вполне допускается обществом. Оговори меня, а я оговорю тебя. Но будем друзьями при встрече».

«Наши друзья и враги наши рисуют нас по-разному, и я часто думаю, что оба портрета верны».

«Из того, что человек беден, вовсе не следует, что он честен. А знавал я кое-кого, кто был благороден и доброжелателен, несмотря на богатство».

«Что касается нравственности, то я пишу о тщете успеха, как и всего в жизни, кроме любви и добродетели, не таково ли и учение Господа нашего?» — писал автор о «Ньюкомах» другу. Надо, однако, признать, что и иную добродетель, как и любовь, он ставил в этом романе под сомнение: «Нечестивцы, без сомненья, нечестивы, и они идут своим неправедным путем, и падают, и воздаётся им за грехи их. Но кто сочтёт зло, совершаемое самыми добродетельными?»

Нельзя всё-таки забывать и того, что, пожалуй, за исключением «Ярмарки тщеславия», повествование в его романах ведётся от имени кого-нибудь из персонажей. Так, рассказчик в «Ньюкомах» — популярный, хоть и не очень богатый, писатель Артур Пенденнис, таким образом, в романе происходит некое развитие этого образа из более раннего произведения. Хотя... очень многое в нём, действительно, совпадает с его создателем. Да и оценки их творчества обществом схожи. Мы, например, узнаём, что и умная аристократка леди Кью, и ограниченная вдова простого офицера Маккензи полагают книгу Пенденниса чтением, непригодным для юных девиц. «В ней много горьких истин, но она мизантропична», — считает миссис Маккензи...

Ещё в 1856 г. Э. Бёрн-Джонс так высказался о «Ньюкомах» в «Оксфорд энд Кембридж Мэгэзин»: «Замечательно достоверная картина великосветского общества, каким оно предстаёт перед нами ежедневно, многосторонняя, крайне сложная — таков этот шедевр романа как жанра, в котором, хоть и не впервые, но в недостижимом дотоле объёме осуществлено то, что всегда рассматривалось как цель литературы». А Эдуард Фицджералд вскоре после смерти Теккерея писал: «Я перечитываю ночами „Ньюкомов“ и слышу, как много он в них сказал. И мне кажется, будто он поднимается ко мне по лестнице и вот-вот войдёт, напевая, как, бывало, входил в мою комнату на Чарлотт-стрит тридцать лет назад».

Но и спустя полтора века этот роман Теккерея заставляет читателя задуматься над жизнью, и вечными качествами человека, его чувствами, и проблемами людских взаимоотношений, и общественного устройства...

В 1855 г. «Блэквуд Мэгэзин» поместил ряд статей о Диккенсе, Теккерее и Булвер-Литтоне, после чего провёл нечто вроде опроса читательского мнения, чтобы вручить одному из них пальму первенства. В определённый момент перевес был на стороне Теккерея, но потом чаша весов склонилась в сторону Булвер-Литтона. Сам Теккерей считал, что наиболее талантлив из них Диккенс, но тому повредила слава, и критики решили не идти на поводу у массового читателя.

И всё же в 50-е годы слава самого Теккерея огромна. Влиятельный критик Мэтью Арнолд называет его «ведущей силой страны».

Интересно наблюдение В. Ивашёвой: «Если Диккенса <...> читали широчайшие круги английского общества (практически это означало различные круги „среднего класса“), то Теккерей постепенно становился ведущей литературной силой в представлении многих писателей, критиков, учёных, иными словами — в представлении интеллигенции».

«Восхитительно! — писал поэт А. Теннисон о „Пенденнисе“, „Ньюкомах“ и „Эсмонде“. — Они так зрелы! Но наши дни так полны фальшивой сентиментальности, что, как говорил Теккерей, невозможно обрисовать человека таким, каким он должен был бы быть».

Последнее законченное крупное произведение Теккерея — роман «Виргинцы» (1859) — своеобразное связующее звено между романами о современности и «Эсмондом», события которого отдалены от новой книги почти на полвека.

Роман вырос из датированного 1778 г. предисловия к «Эсмонду», написанного в 1852 г. от лица дочери полковника Эсмонда, Рэйчел, родившейся в Америке.

«Интересно, — писал Теккерей в 1853 г., — получится ли когда-нибудь из этого предисловия повесть?»

К написанию «Виргинцев» он приступил четыре года спустя. Это был нелёгкий труд. В это время писателя одолевала болезнь почек, и он часто работал в постели. Тем не менее, «Виргинцы», пожалуй, наиболее увлекательный из его романов. Здесь естественно сочетаются черты семейной хроники и авантюрный сюжет, подлинный, но не тяжеловесный, историзм и, конечно, авторские отступления о неизменности человеческой психологии и людских отношений, точные и изящные, без тени навязчивого морализаторства. Г. Шейнману «кажется, что автор и не озабочен тем, чтобы как-то привлечь и увлечь читателя. О чём бы он ни писал, он создавал прежде всего картины нравов, вновь и вновь размышляя над жизнью, над общественным бытом, над привычными чувствами людей, над властью среды и обстоятельств». Непонятно, почему Шейнман полагает, будто эти размышления не привлекательны для читателя. Эти-то строки не только обеспечивают хронологическую связь этой «Виргинцев» с «Пенденнисом» и «Ньюкомами», но создают органический сплав истории и современности — не только дня поколения Теккерея, но и для нынешнего читателя.

«Отступления, которых в „Виргинцах“ необыкновенно. много, — считала В. Ивашёва, — утомляют повторением мыслей, многократно встречавшихся в предыдущих книгах писателя».

Утомившие Ивашёву повторяющиеся размышления мудрого аналитика бытия свидетельствуют о том, что до конца своих дней этот глубокий мыслитель мучительно искал ответов на волновавшие его вопросы земного существования. Он не нашёл этих ответов. Ибо — как совершенно ясно сейчас, спустя полтора века — вопросы, над которыми Теккерей задумывался, неразрешимы. Но величайшая заслуга этого человека в том, что он своими раздумьями доказал непреходящую необходимость задаваться ими.

Как и «Эсмонд», «Виргинцы», прежде всего, семейная хроника. Герои романа Джордж и Генри — потомки Генри Эсмонда и одновременно предки Уоррингтона из «Пенденниса» и «Ньюкомов». Этот род ведёт начало от сына английского баронета, за которого вышла замуж Рэйчел.