Конец Петербурга<br />(Борьба миров)

И вот на моих глазах море начинает расти; Кронштадт и отдаленные побережья скрываются под водою, и бурные волны беспрепятственно катятся к Петербургу. Я вижу, как они приближаются громадными, во всю ширину залива, правильными валами, и стараюсь сосчитать их, желая зачем-то узнать, который из них девятый. Но движение путает счет, да и нет среди них ни одного выдающегося; вернее, все они выдающиеся и все одинаково страшны.

Мною овладевает ужас, усиливаемый тем, что я все-таки не могу тронуться с места.

Вал за валом налетает на город и, мне кажется, я слышу мягкий шум вливающейся в ряды домов водной массы.

Новый ужас присоединяется к этому: на горизонте встает туман, быстро идет к городу и густым молочно-белым облаком закутывает все. Я уж ничего не вижу, но все-таки слышу шум вливающейся воды, покрываемый время от времени отчаянным криком тысяч гортаней.

Я начинаю озлобляться. Что ж это, черт возьми? Без предупреждения, без всякой отсрочки! Это верх безобразия!

Вдруг тумак озаряется ярким светом; свет этот становится все сильнее, и наконец сквозь мглу тумана показывается громадный огненный шар, занимающий полнеба. В голове моей пробегает мысль:

— А, вот комета! Прекрасно! Теперь она все приведет к одному знаменателю.

Огненный шар делается еще больше; я различаю струи пламени на нем; эти струи касаются уже меня, лижут меня своими языками, но боли я не чувствую. Еще мгновение…

Все кругом исчезает. Мертвая тишина и непроглядная ночь. Я несусь в междупланетном пространстве и думаю:

— И что это ученые наврали? Говорят, температура междупланетного пространства около 142° Цельсия ниже нуля, а мне совсем не холодно. Когда вернусь, непременно подниму по этому поводу скандал!

Долго ли, коротко ли, но передо мною наконец вырисовывается какая-то громадная масса, и я знаю, что это Марс. Гм..! Почему Марс! Откуда я знаю это? Э, не все ли равно? Одним словом, я лечу к Марсу, и у меня является сильное опасение, что при падении с такой высоты от меня останется лишь воспоминание в виде плевка. Все, однако, обходится благополучно: вот я стою уже на почве Марса и с любопытством осматриваюсь.

Кругом могучая, тропическая растительность темно-зеленого цвета в невиданном обилии и разнообразии растительных форм. Среди чащи зелени строения причудливого вида, стоящие на высоких столбах, так что под этими строениями можно было бы ходить, если бы не мешала густая стена растений; наверху строения эти заканчиваются площадкой с перилами; ни стен, ни крыш нет.

Я стараюсь понять, для чего бы такие сооружения: не наблюдательные ли это вышки на случай нашествия неприятеля? Но как туда взбираться?

Вскоре, впрочем, мои недоумения разрешаются: на одной из площадок появляется существо, вполне похожее на человека, но без всякой одежды; оно долго с интересом рассматривает меня, затем возвращается обратно и через минуту появляется с летательным аппаратом. Несколько взмахов крыльев, и обитатель Марса передо мною. Он, оказывается, сложен вполне по-нашему и со всеми атрибутами.

Спустившись на землю, то бишь, на Марс, туземец оставляете свой аппарат и обыкновенным способом, т. е. пешочком приближается ко мне и, первым делом, щупает мой живот. Я отталкиваю его руку, ибо боюсь щекотки, и недовольным тоном заявляю:

— Оставьте, черт возьми! Что за фамильярность с незнакомым человеком?

Марсианин удивлен.

— Но как же иначе мне приветствовать тебя?

А так это — приветствие! Ну, тогда другое дело, хотя все-таки щекотно! Но я не могу упустить случая просветить и, нисколько не удивляясь тому, что мы с марсианином говорим на одном и том же языке и притом по-русски, отвечаю:

— Мы, цивилизованные жители земли, здороваемся иначе.

С этими словами я беру правую руку марсианина и дружелюбно жму и трясу ее. Он безропотно покоряется этому эксперименту, но потом сам трясет освобожденную руку, чтобы скорее избавиться от боли моего дружеского рукопожатия, а еще потом замечает с угнетенным видом:

— Это довольно больно и притом нелогично. Ты сам говоришь: «здороваемся». Что значить здороваться?

— Осведомляться о здоровье, — отвечаю я недоумевающим тоном.

— Ну вот! А как же я осведомлюсь о твоем здоровье, если не исследую у тебя желудка?

Гм… вот где, значит, зарыта собака! Что ж, это довольно резонно!

— Итак, что вы можете сказать о моем желудке?

— Он, очевидно, нездоров: там сильное брожение.

— Я думаю, это просто от голода.

— Возможно. Но почему ты говоришь мне «вы»? Ведь я один.

Я опять соглашаюсь.

— Хорошо, я буду с вами на «ты». Но у нас на Земле, если хочешь быть с посторонним человеком на «ты», то обязательно должен совершить особую процедуру: во-первых, выпить чего-нибудь покрепче, но выпить не просто, а непременно продев руку с бокалом или рюмкой за руку другого и пролив при этом часть напитка на платье свое или чужое — это безразлично, — потом поцеловаться, а потом наиболее усердные последователи ритуала еще выругают друг друга.

Марсианин удивлен и даже озадачен. Подумав несколько секунд, он презрительно цедит сквозь зубы:

— Какие глупости!

Потом категорически заявляет:

— У вас на Земле, вероятно, нечего делать.

— Как так? — возмущаюсь я.

— Конечно! Разве занятому человеку можно думать о таких бессмысленных пустяках?

Я опять не могу ничего возразить, но, чтобы вывернуться, завожу разговор о посторонних вещах:

— Что это за постройки?

— Это наши дома, — отвечает марсианин, а затем поясняет: — мы здесь живем.

Это пояснение совсем обескураживает меня: очевидно, марсианин самого низкого мнения о моих умственных способностях. Я энергично трясу головой в утвердительном смысле, желая доказать, что я понимаю, что я очень великолепно понимаю, и стараюсь поправиться:

— Ну, вы тоже не очень умны: почему у вас нет крыш?

— Каких крыш?

— Да вот такого прикрытия сверху.

И я стараюсь жестами дать представление о крыше.

— Зачем же оно?

А я, наконец, поймал марсианина в поразительном невежестве!

— Да на случай дождя, например.

— Что значит дождь?

Это ужасно! Это верх идиотства! Не понимать, что значит дождь! Но я терпеливо объясняю:

— Дождь, это — когда идет сверху вода.

— Какая вода?

Ах, расшиби тебя комар! Как мне объяснить ему, что такое вода? Но марсианин выручает меня:

— У нас вообще ничего не идет сверху.

— На кой же ляд вы устроили такие гигантские каналы?

— Какие каналы?

— Да вот нам видны с земли эдакие полосы.

— Таково строение нашей планеты, а мы здесь не при чем.

Я начинаю подозревать, что не марсианин глуп, но в последней отчаянной попытке заявляю:

— И стен у вас нет. Вы не защищены ни от ветра, ни от холода.

— Ветер, холод? — недоумевающе повторяет марсианин. Что это такое? Мы ничего этого не знаем.

Ну, я окончательно погиб! Надо прекратить эту позорную для меня попытку научить марсианина земному опыту.

Я обращаю свое внимание на летательный аппарат.

Надо вам знать, что некогда я потратил много мозговой и мускульной энергии и даже некоторое количество денег на изобретение разных летательных машин, обнаруживших на опыте необъяснимое, но весьма прискорбное влечение к земной поверхности, Да, борьба моя с воздушным пространством носила, поистине, титанический характер!

Я думаю, никто из зрителей, присутствовавших при первом моем опыте, не забудет его.

Еще задолго до представления всем соседям было известно, что я собираюсь полететь. И лично, и заочно я выслушал много горьких для моего самолюбия сомнений, но, имея намерение поразить мир, нисколько не обескураживался этим. Наконец, аппарат был готов, место для полета было избрано: большая прекрасная поляна за дачами. Детишек собралось видимо-невидимо, но и взрослые не обидели меня равнодушием.

Сначала все были поражены грандиозностью размеров крыльев, состоявших из двух прилаженных к центральному стержню громадных деревянных рам, на которые был натянут коленкор по 8 коп. за аршин. Мальчишки признали это за два гигантских змея, соединенных вместе, и визжали, предвкушая восторг зрелища. Однако более опытные и наблюдательные пророчили полную неудачу ввиду отсутствия хвоста.