Мозг отправьте по адресу...

Музыкален. Муз<ыкальная> память хорошая. Запоминал хорошо, но не то чтобы очень быстро. Больше всего любил скрипку. Любил пианино. Абс<олютный> слух? Не знаю. Насчет аккорда тоже не знаю. Ритм? Ноты? Мог ли читать их? Не знаю.

Оперу любил больше балета.

Любил сонату «Патетическую» и «Аппассионату».

Любил песню тореадора. Охотно ходил в Париже в концерты. Но всего этого было мало в нашей жизни. Театр очень любил – всегда это производило на него сильное впечатление. В Швейцарии мы ходили с ним на «Живой труп».

Ориентировка в пространстве хорошая.

Высоты не боялся – в горах ходил «по самому краю». Быструю езду любил.

Морской болезнью не страдал.

Барометрическое давление, погода? Во время болезни это было очень заметно (влияние погоды). До болезни? Не знаю.

Под разговор писать не мог (не любил), нужна была тишина абсолютная.

Довольно покорно ел все, что дадут. Некоторое время ели каждый день конину. [147]Они с Иннокентием [148] находили, что очень вкусно.

В молодости и в тюрьме страдал катаром желудка и кишок. Часто потом спрашивал, перейдя на домашний стол, исправивший эти катары: «А мне можно это есть?» Перец и горчицу любил. Не мог есть земляники (идиосинкразия). Припухали [нрзб.: зубы? десны?].

С наслаждением ел простоквашу. Насчет вкуса и запаха вообще было слабо. [149]Запахи он различал, конечно, но никакой склонности и к ним вообще, и к особым не было.

В комнате не выносил садовых цветов. Но любил в комнате полевые цветы и зелень. Очень любил весенние запахи. Садовых цветов и особенно с сильным запахом избегал.

Помню, я его заставала за таким занятием – подливал в 1922 г. теплую воду в кувшин, в который мы поставили ветки с набухшими почками (весной дело было).

Оптимист. В Сибири и во Франции он был вообще гораздо нервнее. Страдал страшными бессонницами. Утра у него всегда были плохие, поздно засыпал и плохо спал. В Швейцарии очень помогла размеренность швейцарской жизни, а во Франции мы жили шиворот-навыворот. Поздние разговоры и споры до ночи (в Сибири и за границей). В Сибири одно время перед концом ссылки страшно волновался, что могут продлить, – был тогда особенно нервный и раздражительный. Даже исхудал.

В Сибири был вообще очень раздражительный. Меланхолии, апатии не было. Угрюмость и мрачность… смены настроения всегда вообще имели явную причину и были адекватны. Очень нервировала его склока заграничная, ссоры и споры с Плехановым и с впередовцами. [150]

Вообще очень эмоционален. Все переживания были эмоциональны.

Обычное, преобладающее настроение – напряженная сосредоточенность.

Уже будучи больным, посмеивался над предписаниями врачей по рабочему режиму: «Ну вот они там придумывают… Они же не могут запретить мне думать».

Утра вообще были плохие, трудные [нрзб.]. Засыпал плохо – мешало обдумывание. Это не была бессонница в обычном смысле.

В домашней жизни – ровный. В политической – всегда возбужденный.

Веселый и шутливый.

Частой смены настроения не было. Вообще все смены всегда были обоснованны. Очень хорошо владел собой.

В воспоминаниях «Зверь» есть рассказ о том, как Ильич, сидя на горе и любуясь видом, вдруг заявил: «И всегда они везде пакостят, гадят». Кто гадит, где? Оказалось, речь шла о меньшевиках.

Настроение одно, оно как жирная линия всегда была видна, чувствовалась, а оболочка разная – мог шутить и смеяться с ребятами и в то же время по глазам видно, что [нрзб.].

Когда говорил, спорил, если по тем или иным причинам не надо было сдерживаться, всегда остро ставил вопросы, заострял их, «не взирая на лица».

В беседах с людьми, которых растил, был очень тактичен.

Впечатлителен. Реагировал очень сильно. В Брюсселе после столкновения с Плехановым немедленно сел писать ядовитые замечания на ядовитые замечания Плеханова, несмотря на уговоры пойти гулять: «Пойдем собор смотреть».

Бледнел, когда волновался. В 1906 г. во время выступления в доме Паниной [151] в Л<енинграде> стоял белый, заразил настроением (1000 человек). Порвали красные рубашки на знамена.

Страстность захватывающая речи – она чувствовалась даже, когда говорил внешне спокойно.

Перед всяким выступлением очень волновался – сосредоточен, неразговорчив, уклонялся от разговоров на другие темы, по лицу видно, что волнуется, продумывает. Обязательно писал план речи.

Был у него нервный смешок. Столкновения с близкими людьми переживал сильно. После разрыва с Плехановым – совершенно больной. Когда волновался – очень раздражителен.

Очень сильно было выражено стремление углубленно, по-исследовательски подходить к вопросам.

В Шуше, например, крестьянин 2 часа рассказывал ему, как он поссорился со своими за то, что те не напоили [152]его на свадьбе. Ильич расспрашивал необычайно серьезно, [153]стараясь познакомиться с бытом и жизнью.

Всегда органическая какая-то связь с жизнью. Активно сознавал близость к обществу и природе.

Колоссальная сосредоточенность.

Самокритичен – очень строго относился к себе. Но копанье и мучительный самоанализ в душе – ненавидел.

Когда очень волновался, брал словарь (напр<имер>, Макарова [154]) и мог часами его читать. Наше знакомство состоялось в связи с немецким языком. Я подрабатывала переводами. Была у Ильича во время болезни его и [дважды? Даже????] переспросила его по поводу перевода двух мест в тексте.

В редкие минуты пел [нрзб. ] – выучил домработницу [нрзб.].

Был боевой человек.

В Женеву приехал – грустил первое время – «как в могилу ложиться приехал» [нрзб. ] разозлился.

Адоратскому [155] до деталей рассказывал, как будет выглядеть революция. [156]

Иногда напишешь по его поручению – в Америку, например, а он в тот же день спрашивает: написала ли… а что они ответили?

Властный человек и волевой.

Если слушал музыку, то на следующий день чувствовал себя плохо. Обычно уходил после I действия.

Видела раз, как они чуть не подрались с Богдановым, [157] схватились за палки и озверело смотрят друг на друга (в особенности Ильич).

Вообще был горячка.

Азарт на охоте – ползанье за утками на четвереньках. Зряшнего риска – ради риска – нет. В воду бросался первый. Ни пугливости, ни боязливости.

Смел и отважен.

Часть III

Материалы из архива Г.И. Полякова

Владимир Маяковский

Предварительные заметки

Решение собирать характерологические материалы о Маяковском было принято почти сразу после смерти поэта. Уже 21 апреля 1930 года Институт мозга обратился «ко всем близким и знакомым поэта с просьбой предоставить в его распоряжение все сведения, характеризующие В. Маяковского, а также соответствующие материалы: фото в различные периоды жизни, автографы, рисунки Маяковского, личные письма, записки и другие документы». [158]

Судя по упоминанию в очерке фотографий, хранящихся в архиве Института, и по анализу писем Маяковского к родным, это обращение возымело действие. Однако основная часть исследования пришлась, по-видимому, на более поздний срок. Ранняя из сохранившихся «бесед» датирована 1933 годом. Отчет о работе Института мозга за 1934 год указывал, что «характерологический анализ В.В. Маяковского» в 1934 году должен быть закончен. [159] В июле 1935-го, отчитываясь перед квалификационной комиссией, Г.И. Поляков указывает «Характерологический очерк В. Маяковского» в списке своих научных трудов, оговорив, что материал хоть и подготовлен к печати, но находится еще в рукописи. [160] Возможно, данные, занесенные в отчеты, несколько приукрашивали действительность. Доработка очерка продолжалась и в дальнейшем: последние из имеющихся в «деле» «бесед» проводились в ноябре 1936 года.