Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

12-го сентября я прибыл в Серпухов и явился к командиру бригады, ген. Писареву, — человеку очень простому и симпатичному. Помню, он сказал про меня своему ад’ютанту, поручику Мясоедову: «Он мне нравится», — и сохранил это отношение на все время моего пребывания в бригаде. Меня назначили в 3-ю батарею и поручили вести батарейную школу. В ней было около 20 солдат, из которых лучшие по окончании школы предназначались к поступлению в бригадную школу для подготовки в фейерверкера. С ними у меня быстро установились хорошие отношения. Они оказались славными ребятами, способными к восприятию грамоты и основ артиллерии, которые я им преподавал. Это был мой первый опыт на поприще педагогической деятельноости,—и опыт, повидимому, удачный, так как на экзамене в конце года ученики давали хорошие ответы. Начальник артиллерии округа, ген. Кильхен, присутствовавший на этих экзаменах, обратил внимание на их ответы, поинтересовался узнать, кто их учил, и похвалил меня.

В школе я занимался по утрам, — с 8 до 12, — и задавал уроки, которые они проходили днем с моим помощником, старшим фейерверкером. Все время после обеда я был свободен, и решил посвящать его занятиям по химии. В одной из двух комнат, которые я снимал, я устроил вытяжной шкап, в котором я мог выпаривать кислоты и проделывать реакции с вредными газами. Я работал настолько аккуратно, что мой сосед по квартире, очень пожилой человек, никогда не имел основания жаловаться на порчу воздуха.

Из предыдущего ясно, как недостаточны были тогда мои познания. О законах химии я имел самое смутное представление. Благодаря моей хорошей памяти, в моей голове держался ряд фактов, возбуждавших мою любознательность и заставлявших искать их объяснения в изучении химических реакций, происходящих при различных условиях взаимодействия между реагирующими телами. Опыт практической работы в лабораториях и Александровского, и Михайловского Училищ учил скорее тому, как не следует вести работу, — чем тому, как ее вести следует. Мне пришлось итти буквально ощупью. Огромным счастьем было, что на русском языке существовали две такие замечательные книги, как «Основы химии» Менделеева и «Аналитическая химия» Меншуткина. Обе они имели огромное воспитательное значение, позволяя работать без преподавателя и приучая самостоятельно думать. Эти две книги и были моими действительными учителями химии. Я ежедневно прочитывал по несколько страниц из «Основ химии» и затем старался проделать в моей лаборатории те главные реакции, с которыми я только что ознакомился. Параллельно я проделывал реакции с различными элементами по качественному анализу Меншуткина, — и таким образом у меня создавалось достаточное представление о свойствах того или другого из элементов, — об его способностях вступать в различные реакции. Этот метод изучения, который я нащупал тогда совсем интуитивно, без помощи с чьей-либо стороны, — был позднее рекомендован мною всюду, где я преподавал. К нему же впоследствии пришли и другие профессора и учителя химии. В настоящее время он является общепринятым.

В то время я старался работать и над пополнением своего общего образования, и много читал, — главным образом по философии и по естествознанию. Именно в Серпухове я познакомился с Дарвиным, Тимирязевым, Спенсером, Огюстом Контом и др. Времени свободного у меня было много, — а жажды знания еще больше. Когда я приступал к своим работам, я представлял самого обычного молодого человека, ничем особенным не выделяющегося. Обо мне никто не говорил, что из меня выйдет выдающийся ученый. Окружающие знали, что я имею намерение пойти в Артиллерийскую Академию и что меня специально интересует химия. Но среди артиллеристов

это не представлялось чем-то исключительным. Признаюсь, мой жизненный путь не был ясен и для меня самого. Усвоение химии самоучкой, без помощи преподавателя, давалось нелегко. Я вспоминаю, особенно большого напряжения и времени потребовали от меня закон валентности и периодический закон Менделеева. В то время теория строения химических соединений применялась только в органической химии, — и потому в руководствах неорганической химии и даже в «Основах химии» Менделеева эта теория не оказывала помощи при составлении химических формул. Если начинающий не усвоил надлежащим образом теорию валентности, то ему приходилось все брать на память. Лишь после того, как я вник в тайны периодического закона и научился пользоваться периодической таблицей при изучении элементов неорганической химии, я понял, что многие свойства элементов можно читать на основании их положения в периодической таблице.

Еще большие трудности я встретил при усвоении закона Авогадро-Жерара, — этого важнейшего закона химии, устанавливающего равнооб’емность всех молекул в парообразном или газообразном состоянии при прочих одинаковых физических условиях. Я вспоминаю, как проходили недели и месяцы, а я был занят обдумыванием сути этого закона и выводимого из него следствия, которое позволяет по плотности пара определять вес молекул всех тех соединений, которые могут быть обращены в пар, не разлагаясь.

Трудность усвоения этих концепций была настолько значительна, что порою меня охватывали сомнения и мне начинало казаться, что я вообще мало пригоден для научной деятельности. Несколько успокаивало меня лишь одно: из разговоров с товарищами я знал, что даже для тех из них, кто был наиболее силен в математике и физике, закон Авогардо-Жерара в изложении тогдашних учебников представлял огромные трудности. Я совсем успокоился позднее, когда из биографии знаменитого голландского химика Ван-Гоффа, моего современника, я узнал, что закон Авогардо-Жерара представил не мало трудностей и для него...

Занятый моими работами, я не мог не держаться несколько в стороне от вне-служебной жизни офицеров. В гости я почти ни к кому не ходил; сравнительно редко посещал и офицерское собрание. Частым гостем я был только в одной очень хорошей семье, — у Никитиных, которые были в свойстве с семьей моей мачехи. Старшие дочери в этой семье были образованными девушками, получили очень хорошее образование в Москве, в очень известном пансионе Арсеньевой, и интересовались литературой и науками. В них я имел благодарную аудиторию, которая охотно слушала мои рассказы о прочитанных книгах. Я понимал, что такие рассказы полезны и мне самому: они приучали меня понятно и просто излагать свои мысли. В годы юности таким умением я не обладал, часто запинался и вообще говорил несвязно. Поэтому теперь я стал приучать себя излагать свои мысли о прочитанном, два или три раза рассказать написанное самому себе, — и только после этого выступать перед другими. Несколько позднее я начал выступать и с лекциями, — как у Никитиных, так и в офицерском клубе. За два года моего пребывания в Серпухове таких лекций я прочел около 10. Это, действительно, дало мне хорошую практику, которая очень пригодилась позднее.

Жизнь бригады тем временем шла своим чередом. По своему благодушному характеру она нередко заставляла вспомнить о «Капитанской дочке» Пушкина. Офицеров в батареях был двойной комплект, — и это давало им возможность не преобременять себя работой. Дисциплина была не строгая. Поддержанию таких порядков способствовал тот факт, что в некоторых батареях командиры и старшие офицеры были не на высоте положения и не следили за развитием артиллерии. Кроме того, кое кто позволял себе присваивать часть денег, отпускаемых на наем помещений, покупку фуража и пр. Бригада была расквартирована по частным помещениям, — и это способствовало развитию злоупотреблений. Я могу писать об этом с полной категоричностью, потому что служил в 3-ей батарее, где командир и заведующий хозяйством наживались буквально на каждом предмете батарейного хозяйства. Из помещения, нанятого для канцелярии и для школы, выкраивалась площадь для добавки к квартире батарейного командира. Школу поместили в надворной постройке, переделанной из сарая, и вообще боялись показывать во время инспекторских смотров. Один раз ген. Кильхен, ревизуя бригаду, пожелал заглянуть в школу, — в результате вышел большой конфуз: фельдфебель, чтобы убрать с глаз домашнюю птицу, которая принадлежала командиру, засадил ее в помещении школы. Легко себе представить, каково было изумление ревизора, — да и нас тоже, — когда из открытой двери школы наружу вырвалось его пернатое население, негодующими криками выражая протест против совершенного покушения на его свободу. Генерал сделал нашему командиру сердитый разнос и обещал не повышать его по службе, — но это, конечно, не помогло, все осталось по старому, — и по старому продолжал красть заведующий хозяйством, крайне злобный и не симпатичный человек, ненавидимый всеми солдатами.