Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Повязали. А с христианством что прикажете делать? Ничего нет более взвинченного и беспокойного, чем раннее христианство, пронизанное, между прочим, очевидной революционностью. Что понимали все революционеры, действовавшие на исторической сцене после начала христианской эры.

Значит, надо революционному христианству (христианству этого самого боя) противопоставить другое христианство, связанное с покоем, с устаканиванием, с отменой присущей раннему христианству взбудораженности и взвинченности (то бишь революционности).

Для этого — по сути, подчеркиваю — Христу противопоставляется Августин. Напрямую так никогда никто не скажет. Но готов биться об заклад, что речь идет именно об этом. И постараюсь не ограничиться сделанным голословным утверждением.

Итак, по сути противопоставление носит именно фундаментальный характер. Но это прячется. Кого именно можно открыто противопоставить Августину? Христа нельзя. Но кого-то надо? Очень хочется противопоставить Августину апостола Павла. Но нельзя открыто посягать на Павла — он апостол. Это можно делать закрыто. И это делается закрыто, когда разного рода конспирологические маргиналы обвиняют Павла в том, что он является иудейской «пятой колонной».

Вы скажете, что это совсем уж маргинальная версия. Совсем, да не совсем. И нужно быть слепым в интеллектуальном смысле слова для того, чтобы не понять (или не уловить), что сутью нападок П. Гайденко на хилиастов является именно это. Хилиасты олицетворяют собой вредный еврейский дух беспокойства. Павел олицетворяет этот дух. Раннее христианство в целом… Тут и до Христа недалеко. И все же Христа не трогают… Павла трогают только закрыто. Открыто говорится о каких-то негодяях-хилиастах, несущих в себе дух ненужного — а точнее, беспредельно вредного — революционного беспокойства. Кто противостоит этому духу? Августин и греки. Так ведь?

Играли бы честно — сказали бы, что Августин и греки противостоят Павлу и иудеям. Но честно у нас сейчас не играют. У нас не принято сейчас договаривать до конца. А надо договорить. Ибо недоговоренность превращается в эскалацию «духа Кащенко», веющего над всем этим и смертельно опасного для страны. Ну, так я и договариваю.

Августин и греки против Павла и иудеев. Успокоители против революционеров. Это, кстати, общий политико-метафизический ход.

Хоть вам Сталин против Троцкого. Хоть Августин против Павла. Вроде бы ход очевидный. У него даже есть универсальное политическое название — термидорианцы против якобинцев. И к этому названию многие адресуют.

Сталин — термидорианец. Троцкий — якобинец. В этом смысле Августин — термидорианец. Павел — якобинец. Сравнение вроде бы некорректное. Однако если отбросить исторические частности и нюансы, связанные с реальным значением реальных фигур, то В ЦЕЛОМ все именно так.

Но дальше-то начинается главная незатыка. Она связана с тем, что и у внутренней партии термидора, и у внутренней якобинской партии есть общий высший авторитет. Да, в случае коммунистов символом внутренней якобинской партии является Троцкий, а символом внутренней термидорианской партии — Сталин. Но у коммунистов (хоть из якобинской внутренней партии, хоть из термидорианской) есть ОБЩИЙ ВЫСШИЙ АВТОРИТЕТ — Ленин.

То же самое (оговаривая предельную условность сравнения и его абсолютную необходимость для понимания сути дела) — с христианами. Для внутренней термидорианской христианской партии символом является Августин. Для внутренней якобинской христианской партии… ну, предположим, Павел. Но и у «христиан-якобинцев», и у «христиан-термидорианцев» есть совсем уж неоспоримый и сверхвысокий авторитет — Христос.

Еще раз оговорю условность и абсолютную исследовательскую необходимость сравнения. И продолжу.

Во-первых, есть высшие авторитеты. Во-вторых, эти высшие авторитеты слишком очевидным и неискоренимым образом «заражены» революционностью.

Что делать?

Глава VIII. Термидоры и Превращения

Для того, чтобы устаканить все, что взбаламучено революцией, надо соединить революционные инновации с дореволюционной традицией. Позитивизацию дореволюционной традиции при этом надо эскалировать, вводя в пантеон (кроме революционных предтеч, которые там уже были) еще и нечто исторически значимое, но не несущее в себе революционного пафоса. Поясню на примере.

Уже в самом начале преобразований Ленину необходимо было связать революционную новизну с какой-то частью традиции, в целом отрицаемой революцией. Естественно, он выбрал ту часть, которая была максимально совместима с революционным началом. Ну, декабристы, Герцен и так далее. Ну, Чернышевский… Ну, Толстой, которого реакционная церковь предала анафеме… Опять же — «зеркало русской революции»… Ну, Пушкин — «Во глубине сибирских руд…» Ну, Чехов — «Палата № 6»… А дальше — стоп.

Сталину уже пришлось заняться другим. Ввести в традицию со знаком плюс Суворова, Ушакова, Александра Невского… И так далее.

И наоборот — вот что важно! — что-то из революционного вывести. Иначе революционное с традицией не сращивается. Выведен из революционного был Троцкий — и главный политический конкурент, и чересчур революционный элемент.

Это и есть первый и неизбежный ход в термидорианской игре. Термидорианская игра Старина — для меня важный пример, и не более.

А сопоставление этой игры с «термидорианской» же христианской игрой — способ универсализации термидорианской коллизии. Рискованный способ? Согласен. Но другого нет. А потом рискованный не значит недопустимый.

Пиама Павловна Гайденко потому для меня и важна, что она, во-первых, осуществляет термидорианскую игру на христианском поле. И, во-вторых, выводит эту игру за грань нормы.

Сначала рассмотрим, что такое норма термидорианской игры.

Норма — это когда Августина как позитивно-консервативный элемент системы противопоставляют негативно-революционному элементу этой же системы (буквально хилиастам, а на самом деле Павлу etc.). Это то же самое, что противопоставить Сталина Троцкому.

Но, как мы видим, сделав первый ход и противопоставив Августина Павлу, а Сталина Троцкому, термидорианская партия неизбежно раньше или позже делает второй ход. Она противопоставляет не просто Августина Павлу, а Августина и ГРЕКОВ — Павлу (и иудеям!). А также не просто Сталина Троцкому, а Сталина и… нечто дореволюционное (традиционное, «белое», в очень размытом смысле почвенное) — Троцкому и иудеям.

На самом деле, за этим вторым ходом сразу следует третий ход. Тот самый, после которого нормальный термидор, предполагающий некий компромисс между революционными изменениями и культурной инерцией в обществе, где они были осуществлены, начинает приобретать черты системного превращения.

Сталина соединяют уже не просто с почвенниками (державниками, имперцами), а напрямую с Николаем II. Что мы и видим на нынешнем этапе нашей постсоветской истории. Это мной уже было подробно описано. И то, что я сейчас обсуждаю, связано с описанным ранее НАПРЯМУЮ. Иначе я бы и обсуждать не стал.

Итак, Сталин и Николай II против Троцкого и иудеев. Это третий ход в термидорианской игре.

Четвертый ход понятен. «Сталин плюс Николай II» равно «Сталин минус Ленин».

Подчеркиваю, теперь уже не «Сталин минус Троцкий», а «Сталин минус Ленин». А значит, минус коммунизм. И что остается от Сталина? Николай II. А от Николая II?

Делая этот четвертый ход, термидорианцы превращаются в реставраторов. Реставраторы же…

Теперь от ходов в коммунистической игре перейдем к ходам в игре христианской. В этом же смысл нашего обсуждения, не правда ли?

Августин (равно Сталин) против Павла (равно Троцкий). Первый ход.

Августин и греки (равно Сталин и… русские… христиане…) против Павла и иудеев (равно Троцкий и иудеи). Это второй ход.

На третьем ходе надо конкретизировать греков. Греки — они, знаете ли, грекам рознь. Что давно выявил Ницше. Ведь когда Пиама Павловна Гайденко говорит о греках, она не греческих Отцов Церкви имеет в виду, а античных греков.