Российская империя в сравнительной перспективе

Третьей характерной чертой всех местных судов Российской империи являлась их связь с вышестоящими судебными инстанциями. Решения судов низшей инстанции могли быть обжалованы. К концу XIX века в России сложилась общепринятая трехступенчатая иерархия для судов гражданской и военной юрисдикции. Начиная с 1889 года волостные суды центральной России подчинялись уездным съездам земских начальников (каждый земский начальник в отдельности ведал волостными судами, находившимися в его земстве), а те, в свою очередь, – губернскому присутствию, которым руководил уже губернатор. Если сторона тяжбы оставалась недовольной результатами обжалования решения местного суда во всех вышестоящих инстанциях, она могла направить апелляцию еще выше – в Сенат⁴².

В других областях империи участники судебных процессов после рассмотрения дела местным судом также могли идти по инстанциям. Решения народных судов в степных областях могли быть обжалованы на волостном съезде народных судей, а затем – на чрезвычайном съезде судей. В Дагестане над сельскими словесными судами стояли окружные народные суды, а еще выше – Дагестанский народный суд.

Некоторые из этих вышестоящих учреждений могли служить и судами первой инстанции – для рассмотрения преступлений или тяжб, не подпадающих под юрисдикцию местных судов. Эту систему осложняло то, что в ней учитывалась присущая Российской империи особенность: тяжбы между сторонами, принадлежащими к разным религиозным или этническим общинам, могли рассматриваться разными судами одного уровня⁴³. При возбуждении дел по определенным видам исков или преступлений тяжущиеся имели право выбирать между различными судебными учреждениями, включая суды обычного права, религиозные суды и суды по гражданским или уголовным делам⁴⁴.

Ряд преступлений и гражданских споров вообще не подлежал рассмотрению местными судами. Согласно фундаментальному принципу российского правосудия, серьезные преступления (убийства, воровство в крупных размерах) и крупные гражданские иски не входили в компетенцию судов низшей инстанции. Какие именно гражданские и уголовные дела подпадали под юрисдикцию вышестоящих судов, зависело от конкретной области или принадлежности участников. В центральной России имущественные иски, превышающие определенную сумму (юо рублей до реформы 1889 года, позднее – 300 рублей), передавались окружным судам (общим судам первой инстанции) в обход волостных судов.

В Дагестане из компетенции сельских словесных судов были выведены иски о возмещении ущерба на сумму свыше 50 рублей и споры вокруг семейного имущества на сумму свыше 100 рублей⁴⁵. Пытаясь покончить с практикой кровной мести на Северном Кавказе, царское правительство передало эти дела в ведение военных судов. Аналогичным образом, практиковавшаяся в степных и азиатских областях баримта (баранта) – грабительские набеги с целью мести или оказания давления – в Российской империи была объявлена вне закона⁴⁶.

Такое многообразие судебных инстанций и скрупулезное регулирование их юрисдикции и процессуальных режимов были трудно совместимы с какой-либо системой жестких правил, насаждаемых по всей империи. Определения преступлений, меры наказания и пределы компетенции судов в различных частях страны варьировались. Правовые различия не основывались на каком-то одном принципе (вроде «русское право – туземное право», «православный закон – мусульманский закон», «центр – провинция»). Российская империя представляла собой целую мозаику; народы, области, вероисповедания и обычаи не могли быть втиснуты в некую единообразную систему или выстроены в единую иерархию. Власти и не пытались добиться этого. В каждой части империи русская администрация и, в конечном счете, государственное законодательство воспринимали некоторые предшествовавшие понятия законности и преступления, в то же время оставляя за собой прерогативу определять некоторые виды преступлений и выносить окончательные судебные решения в случае апелляции. Имперский характер и одновременно эффективность российского законодательства достигались благодаря легитимации целого ряда местных судебных учреждений в качестве судов первой инстанции для рассмотрения заурядных, но оттого не менее важных споров и тяжб.

Наилучшим свидетельством эффективности российских судов низшей инстанции служило активное и добровольное использование их населением. Почти все дела, представляемые на рассмотрение этих судов, возбуждались одной из сторон или обеими сторонами спора. Представители исполнительной власти мало интересовались теми делами, с которыми обращались к своим выборным судьям местные жители – будь то русские крестьяне или мусульманские дибиры и бийи. В центральной России волостным судам чаще всего приходилось разбирать гражданские иски, дела об оскорблении личного достоинства, споры вокруг наследства и другого семейного имущества, а также обвинения в воровстве, насилии и непотребном поведении. Большинство дел представлялись на рассмотрение суда без участия полиции или других властных органов⁴⁷.

В других областях в ведение судов низшей инстанции попадал схожий перечень дел. Согласно подсчетам Владимира Бобровникова, сделанным на основании правительственной статистики, в 1860–1917 годах 37 % дел, рассмотренных дагестанскими судами адата, составляли споры вокруг земельной собственности, 25 % – преступления против собственности (включая кражи), 20 % – случаи оскорбления личного достоинства, 18 % – нарушения, связанные с трудовыми отношениями или природными ресурсами⁴⁸.

Все эти дела затрагивали жизненные интересы подданных империи. Стремление населения добиться юридического разрешения своих споров и защиты своих прав в местных судах свидетельствует о значении закона для простых людей, а также об их доверии к судам, которые одновременно являлись и местными учреждениями, и органами империи.

Разнообразие категорий дел, которые поступали на рассмотрение в суды низшей инстанции, говорит о гибкости судебной системы Российской империи и о ее соответствии нуждам подданных на местах. Правовой плюрализм не только предоставлял подданным империи возможность обращаться в суды, где их дела с соблюдением местных норм разбирали выборные местные судьи. Он также предполагал способность местных судов отвечать новым требованиям времени по мере их возникновения. Обширная практика судов низшей инстанции в начале XX века свидетельствует о том, что россияне охотно обращались в эти учреждения как с гражданскими, так и с уголовными делами. Ставшее нормой обращение тяжущихся в суды низшей инстанции объединяло государство и подданных в деле определения норм поведения и поддержания общественной дисциплины.

Эластичность судебных норм и инкорпорирование в них обычного права способствовали развитию своего рода гражданского самосознания у рядовых подданных империи. Закон внушал волостным судьям, что «в исках и спорах между крестьянами, особенно же в делах о разделе наследства крестьян»⁴⁹, основой для вынесения судебного решения должны быть местные обычаи. Тем самым судьям предоставлялись не только широкие возможности для упрочения законности и порядка в жизни селян, но и альтернативный инструментарий, гораздо более гибкий, чем нормы гражданского кодекса в области наследственного права. Женщины-крестьян-ки имели куда больше шансов добиться получения наследства через волостной суд, чем если бы на них распространялись правила наследования, предусмотренные для женщин некрестьянского сословия. Как с воодушевлением писал видный эксперт в области крестьянского права A.A. Леонтьев, «в вопросе равенства полов в делах о наследовании обычное право стоит выше Тома десятого [Свода гражданских законов]»⁵°.

Благодаря тому, что тяжущиеся имели возможность самостоятельно представлять свои интересы при рассмотрении имущественных споров в волостных судах, где имели силу показания односельчан, а решения принимал выбранный крестьянами всей волости судья, местные суды служили ареной совместных судебных процессов, на которых рядовые подданные империи могли одновременно апеллировать к закону и интерпретировать его.