Четвертая политическая теория

Существуют— не могут не быть — выходы

Один выход в том, чтобы немедленно создать новую опричнину. Из оголтелых, доведенных до отчаяния всеобщим развалом служилых людей сверстать на скорую руку государственнический орден с суровой дисциплиной, со скорой расправой за измену, шкурничество и предательство, с братскими идеалами спасения страны перед надвигающейся катастрофой, которая — как теперь понимают все — была лишь ненадолго отложена нынешней властью. Это своего рода «Орден Левиафана», как в итальянском фильме «Пустыня Тартари», где последние бойцы гарнизона, брошенные центром, защищают далекий и никому более не нужный рубеж. Стойко выполняя последний долг, сползая в ночь небытия с широко открытыми глазами, напряженными и суровыми мужскими лицами.

И если такой путь будет выбран, то необходимо привести в действие все существующие приводные ремни «политического страха». А поскольку страх на глазах испаряется, то следует взяться за дело с утроенной силой. Тихим Ходорковским в уютном свитере от «Армани» за аккуратной решеткой никто никого не напугает. Пугать, в данном случае, так пугать. И здесь не надо строить иллюзий. Если на это — настоящий, а не игрушечный, виртуальный террор — власть идти не готова, лучше и не затевать. От попыток, подобной 1991 г., становится истерически стыдно. Сжал кулак — бей наотмашь. Не можешь ударить — гуляй по набережной. Не знаю, есть ли на это силы. Самим потенциальным опричникам видней. Это у них надо спрашивать. Одно ясно — поднять «Левиафана», валяющегося вверх тормашками в луже исторической беспомощности, будет ой как не просто. Ему, как Молоху, жертвы приносят только с парной, незасохшей кровью.

А вот выход евразийский: обращаем внимание на «Бегемота», на тот отброшенный сакральный синтез, который мы намеренно отказались рассматривать в этом эссе. Там, в контексте сухопутного могущества, само понятие власти — а равно и «политического страха» — совсем иное. И если возрождать «Бегемота», то надо восстанавливать не механизм и не машину репрессий, а тончайший, едва уловимый сакральный смысл — содержание, богословскую цель, эсхатологический проект, глубинную и животворящую религиозную идею, которая тайно питала русский народ в его пути по истории (как в Библии сказано про откровение Божие пророку Илие на горе Хорив: «После ветра землетрясение; но не в землетрясении Господь. После землетрясения огонь; но не в огне Господь. После огня веяние тихого ветра».

На это русские люди откликнутся по-другому — не ленью, саботажем и безразличием, а энтузиазмом последней битвы, жаром огненного крещения, рывком к последним границам национальных небес. Это последний ресурс мобилизации, но лежит он не в области технологии, а в теологии, философии истории, философии политики.

Глава 14. Модернизация под знаком вопроса

Нужна ли России модернизация? Первая реакция - конечно, нужна, как же без нее? С некоторой точки зрения такая поспешность в ответе на этот вопрос весьма похвальна, как и любая поспешность и готовность. Но неглубока. Едва ли мы по-настоящему задумывались над тем, что такое модернизация и каковы ее корни, какова ее природа, каковы ее разновидности. Попробуем рассмотреть этот вопрос иначе - какая модернизация нужна России?

Сегодня мало кто понимает, что термин «модернизация» состоит из двух частей. С одной стороны, существует модернизация техническая. Этот аспект модернизации больше всего бросается в глаза - она воплощена в новых приборах, летательных аппаратах, средствах связи, средствах получения денег, новых материалах, новых информационных технологиях и фундаментальных нанотехнологиях. Объектом этой модернизации являются инструменты, средства, которые облегчают человеку жизнь, делают мир комфортнее, удобнее, быстрее, эффективнее, веселее, делают его интерфейс, как говорят компьютерщики, более дружественным к пользователю. И этот интерфейс, безусловно, зависит от технической модернизации.

Но есть и другая сторона модернизации, которая, как правило, исторически тесно связана с первой. Это модернизация моральная, культурная и социальная. Если объектом первой модернизации являются инструменты, то во втором случае - народ, общество, государство, мораль, нравственность, устои, культура. В этом случае модернизация имеет совершенно иное значение. Например, модернизация нравов - это отказ от традиционных ценностей: сначала отказ от церковных браков, потом отказ от браков, которые оформляются какой-то гражданской инстанцией, дальше следует разрешение однополых браков, ну а потом, совершенно логично, - полная отмена института брака и полигамия, становящаяся социальной нормой.

Это единственный путь модернизации семьи, другой модернизации семьи не существует. Если мы хотим модернизировать институт семьи, значит, нам придется разлагать ее традиционные нормы и принимать новые. Точно по тому же пути происходит модернизация культурная. Традиционно основой культуры являлось религиозное искусство. Религиозная живопись, литература, религиозное пение - модернизируя это, мы прошли период светской культуры, потом авангардной, завершив все постмодернистскими фрагментами мира, организованными случайным образом, которые тоже теперь являются элементами культуры.

Моральная модернизация приводит к распаду традиционных отношений между людьми. Каждый человек становится сам за себя и не признает никаких общественных или социальных нормативов. Таким образом, модернизация в этих сферах означает отказ от консервативных устоев, от традиционных форм нравственности, от традиционного мировоззрения, религиозных норм, от ценностей семьи, коллектива, народа, этноса, общины, то есть всего того, что составляет коллективную идентичность людей.

Эта модернизация и сопровождает модернизацию техническую. Называется и то, и другое одними и теми же определениями - прогресс, совершенствование, развитие. Под этими привычными для нас словами содержится два довольно различных значения. Слово модернизация происходит от слова «модерн», то есть «современный». Но это не просто то, что происходит в наше время. Модерн - это не «современный», это «новый». Модерн начался тогда, когда люди решили расстаться с консервативным прошлым, порвать с традицией, когда люди решили смотреть не назад, не на богоносных отцов, не на устои своего племени, своего этноса, своего государства, а когда они стали смотреть вперед, в противоположную сторону. Вот тогда и начался Модерн.

Как бы странно для нас, в силу различий русского и европейского словаря, ни звучало слово «современность», но современность имеет начало. На смену традиционному обществу пришла модернизация, пришло так называемое Новое время. Оно наступило, когда люди отказались от традиционных устоев.

С этого периода и начинает свой отсчет модернизация - с эпохи Возрождения XIV века. А с XVII века - в преддверии Просвещения - наступает пик модернизации западноевропейского мира. В этой модернизации было заложено оба аспекта.

С одной стороны, технологический, материальный. С другой - моральный, социальный, культурный, поскольку, например, производство паровых машин исторически, психологически, идеологически и культурно теснейшим образом связанно с периодом борьбы с религией, с маргинализацией позиций Церкви в обществе, с секуляризацией и освобождением человека от тех связей, которые его в традиционном обществе соединяли с множеством различных институтов, привычек, устоев, нравственных ограничений.

Все это разрушалось модернизацией. Происходило разрушение человеческого сознания, которое в традиционном обществе обращено к утверждению собственной идентичности, к поддержанию тех норм, которые были заложены в основах традиции, - это касается и семейной жизни, и социальной, общественной организации общества. Все это подверглось осмеянию, разрушению. Освобождение от этого комплекса раскрыло новые возможности, которые реализовались в сфере техники и в сфере морали очень по-разному. В сфере техники они созидательны, потому что создаются все новые и новые аппараты. В моральной сфере все наоборот - модернизация действует деструктивно, она разрушает нравственные устои человека, она разрушает представление о человеке.