Евразийство и Россия: современность и перспективы

«Таким образом, вся Евразия в вышеупомянутом смысле этого слова представляет собой географически и антропологически некое единое целое. Наличие в этом целом таких разнообразных по своему природному и хозяйственному характеру частей, как леса, степи и горы, и существование между этими частями естественной географической связи позволяет рассматривать всю Евразию как до известной степени самодовлеющую хозяйственную область. Благодаря всему этому Евразия по самой своей природе оказывается исторически предназначенной для составления государственного единства.

Государственное объединение Евразии было с самого начала исторической необходимостью. Но в то же время сама природа Евразии указывала и на способ этого объединения. С точки зрения древнейших времён путями сообщения могли служить только реки и степи: горы и леса с этой точки зрения были неудобны, а тундра вообще не может идти в расчёт как область слишком неблагоприятная для развития какой бы то ни было человеческой деятельности. Мы уже видели, что системы больших рек на территории Евразии идут большей частью в меридиональном направлении, тогда как система степей проходит через всю Евразию с востока на запад. При этом речных систем много, а система степи в принципе одна. Отсюда следует, что путь сообщения между востоком и западом — один, а путей сообщения между севером и югом — несколько, причем все эти (речные) дороги между югом и севером пересекают и (степную) дорогу между востоком и западом [17]. С точки зрения исторической задачи государственного объединения Евразии отсюда вытекает следующий важный факт: всякий народ, овладевший той или иной речной системой, оказывался господином только одной определённой части Евразии; народ же, овладевший системой степи, оказывался господином всей Евразии, так как, господствуя над протекающими через степь отрезками всех речных систем, он тем самым подчинял себе и каждую из этих речных систем в её целом. Итак, объединить всю Евразию могло только государство, овладевшее всей системой степи.

Первоначально на территории Езразии наблюдались, с одной стороны, племена и государства речные, с осёдлым бытовым укладом, и, с другой стороны, племена степные, в бытовом отношении кочевнические. Между реками и степью должна была неминуемо завязаться борьба, которая и проходит красной нитью через всю древнейшую историю, притом не только Киевской Руси, но и других речных государств Евразии, например царства Хазарского и Хорезма. Вначале кочевники были не объединены, делились на множество племён, из которых каждое держалось только одного определённого участка степи и только иногда забиралось в соседний участок, в каковом случае начиналась борьба между двумя соседними кочевыми племенами. Благодаря этому речные государства могли ещё довольно успешно бороться со степняками. Правда, самоё существование постоянной угрозы кочевнических набегов на осёдлые речные поселения и вечная опасность перерыва торгового сообщения по реке делали невозможным нормальное развитие речных государств. Но государства эти всё же существовали и боролись с кочевниками, хотя и не с полным успехом.

Положение резко изменилось, когда Чингисхан подчинил себе все кочевые племена евразийских степей и превратил евразийскую степную систему в одно сплошное кочевническое государство с прочной военной организацией. Перед такой силой ничто устоять не могло. Все государственные образования на территории Евразии должны были утратить свою самостоятельность и поступить в подчинение владыке степей. Таким образом, Чингисхану удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, — задачу государственного объединения всей этой части света. Он выполнил эту задачу так, как только и можно было её выполнить, — объединив под своей властью степь, а через степь и всю остальную Евразию» (Раздел II).

Некоторые историки (в частности А.Бушков со ссылками на народовольца Н.Морозова) оспаривают саму возможность объединения кочевников даже в одной Монголии, а не то что во всей степной зоне, под властью Чингиз-хана в «кочевое государство» со строгой организацией и выделением профессионального войска из состава общества, мотивируя это тем, что кочевник — не привязан хозяйством к определённому месту, вследствие чего, если на него «наехать» с какими-либо требованиями типа налогов и воинской повинности, влекущей оторванность от семьи, то он уложит во вьюки свою юрту и откочует со своими родственниками и стадами куда-нибудь на свободные просторы степи, где его претенденту во владыки будет «не достать».

Однако такое представление о возможностях реакции какого-либо кочевого рода на «наезд» подразумевает, что степь как этно-экологическая система не заселена до предела. Такое представление выражает точку зрения представителей осёдлых культур, плотность населения в которых, обусловленная хозяйственной отдачей осёдлого уклада жизни, была гораздо выше, нежели плотность населения в степи, обусловленная кочевым скотоводческим хозяйственным укладом. Поэтому это представление большей частью неадекватно тому, что действительно имело место в степи в древности.

Незаселённость того или иного района степи могла быть исторически краткосрочным эпизодом после каких-либо стихийных бедствий, эпидемий, военного опустошения каких-то территорий набегом других кочевников. Вне такого рода исторически непродолжительных периодов степь была предельно плотно заселена, но по меркам не осёдлого образа жизни, тем более не по меркам наших дней. Поэтому реально откочевать от «наезда» мирно можно было только в степные неудобья, а в нормальные (с точки зрения кочевого скотоводства) регионы степи можно было только вторгнуться, неся истребление их населению.

Второе обстоятельство опровергается биографией самого Чингиз-хана, который в раннем детстве после гибели своего отца остался с братьями на попечении матери. Пока Темучин — будущий Чингиз-хан — не вырос, его мать, он сам и братья жили именно под постоянной угрозой «наездов» со стороны других родов и гибели всего своего рода. И эта угроза не была пустыми страхами, поскольку были и нападения представителей других родов, и от них приходилось защищаться силой оружия и защищать свои стада и лошадей. И вряд ли возпоминания Чингиз-хана об этих аспектах его детства были самыми приятными для него, когда он вырос.

Но то же самое можно было сказать и о представителях других родoв, чья численность, богатство и соответственно — военная сила — не позволяли им самим организовывать набеги на соседей с высокой вероятностью успеха: им тоже приходилось жить под угрозой такого рода набегов. Статистические предопределённости в жизни общества таковы, что к такого рода успешным набегам в одиночку могла быть способна только достаточно малая доля наиболее многочисленных и богатых родoв. Для остальных же родoв, составляющих статистическое большинство, именно эта склонность сильных родoв к военным захватам и была одной из главных проблем в их повседневной жизни.

И Темучин стал Чингиз-ханом потому, что смог организовать древнее кочевое общество на решение проблемы защищённости жизни каждого из множества этнически и культурно единых родoв древнего монгольского общества: ему древнее монгольское общество было обязано внутренним миром и становлением «кочевой государственности».

Но если бы Темучин был по складу своей нравственности и психики в целом «громилой», «хапугой», насильником, — собирателем «банды» с целью хапать, унижать людей и держать всю степь и её население в своём кулаке, то он не стал бы Чингиз-ханом. «Громила» — тем более из бедного малочисленного рода — не смог бы инициировать становление организованности жизни общества, т.е. инициировать создание того, что Н.С.Трубецкой назвал «кочевым государством» [18].

Чингиз-хан, проявив целеустремлённую волю, решил проблему социальной защищённости личности и семьи в древнем монгольском обществе: решил её не лично для себя, а для подавляющего большинства монгольского общества, вследствие чего и встретил в нём искреннюю поддержку множества людей, что и открыло возможности к тому, чтобы он состоялся в качестве воителя и основателя громадной империи.