Гражданская война 1918-1921 гг. — урок для XXI века

М.М.Пришвин и А.В.Бабин были людьми, мечтавшими о победе белых. А вот что читаем у крестьянского поэта Николая Клюева:

Установка советского режима на «обуздание гунна» и восстановление общих условий жизни имела особый смысл именно в России как стране с существенным развитием периферийного капитализма, испытавшей резкое обеднение вследствие тяжелой мировой войны. Присущая периферийному капитализму архаизация значительной части хозяйственной жизни в условиях военной разрухи приводит к появлению обнищавших, выпавших из классово-укладных рамок масс (в большой мере вооруженных). Это ведет к распаду части общества и появлению радикальных деидеологизированных сил. В этой обстановке население склоняется к поддержке той политической силы, в которой чувствует способность остановить этот распад. В.В.Крылов пишет об опыте других стран того времени:

«Измельчание социальных интересов отдельных групп, примат фракционных интересов над общеклассовыми, эгоистических классовых целей над общенациональными ознаменовался в странах, где отсутствовал прямой колониальный режим (Иран, Китай начала ХХ века), величайшим социальным распадом, засильем бандитских шаек и милитаристских групп, так что, например, для китайцев привлекательность русской революции была в том, что она создала могучий общественно-политический организм, воспрепятствовавший распаду этой великой державы на манер Австро-Венгрии или Османской империи» [62, c. 70].

Очевидно, что тот «могучий общественно-политический организм», что привлекал китайцев, тем более привлекал жителей России — даже тех, кому он был идеологически чужд. Для населения, например, очень важным был тот факт, который наконец-то признали историки: большевики смогли установить в Красной Армии более строгую дисциплину, чем в Белой. Дело тут и в идеологии, делающей упор на солидарности, и в самих философских установках — не потакать «гунну». В Красной Армии существовала гибкая и разнообразная система воспитания солдат и действовал принцип круговой поруки (общей ответственности подразделения за проступки красноармейца, особенно в отношении населения). Белая армия не имела для этого ни сил, ни идей, ни морального авторитета — дисциплинарные механизмы старой армии перестали действовать [63]. М.М.Пришвин, мечтавший о приходе белых, 4 июня 1920 г. записал в дневнике:

«Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных».

Официальная мифология героизировала ту войну, и в тень ушли некоторые важные явления. Многозначительно явление, о котором советская история умалчивала, а зря — «красный бандитизм». В конце гражданской войны Советская власть вела борьбу, иногда в судебном порядке, а иногда и с использованием вооруженной силы, с красными, которые самочинно затягивали боевые действия, когда белые уже склонялись к тому, чтобы разоружиться. В некоторых местностях эта опасность для Советской власти даже считалась главной. Под суд шли, бывало, целые городские парторганизации, нарушившие общую политическую линию — они для власти уже «не были родственниками».

М.М.Пришвин пишет в дневнике 12 декабря 1918 г. «Самое тяжкое в деревне для интеллигентного человека, что каким бы ни был он врагом большевиков — все-таки они ему в деревне самые близкие люди…

«В четверг задумал устроить беседу и пустил всех: ничего не вышло, втяпились мальчишки-хулиганы… Мальчишки разворовали литературу, украли заметки из книжек школы, а когда я выгнал их, то обломками шкафа забаррикадировали снаружи дверь и с криками „Гарнизуйтесь, гарнизуйтесь!“ пошли по улице. Вся беда произошла, потому что товарищи коммунисты не пришли, при них бы мальчишки не пикнули».

Из этого наблюдения ясно, что именно потому, что при «товарищах коммунистах» хулиганы бы не пикнули, и в учителях, и в тех же мальчишках, и в их родителях к большевикам стала попорачиваться та «часть души», что настроена на нормальную жизнь, на знание, на воспроизводство народа и общества. И в этих своих усилиях по «подавлению гунна» в каждом, большевики были той матрицей, на которой Советы собирались в государство. М.М.Пришвин записал в дневнике 28 декабря 1918 г.:

«Все вместе с Советом воруют для продажи в город дрова. Кулаки натравливают бедноту на коммунистов тем, что коммунисты грабят, а им не дают. Они рассуждают так, что спихнем коммунистов, а с беднотой разделаемся… Нутро массы — всем недовольное, грабительское, та чернь, которой до времени пользовались большевики, теперь склоняется к кулакам (дрова — все воруют, коммунисты против)».

Повернуть к воспроизводству жизни это «нутро массы» было огромной и отнюдь не тривиальной задачей. М.М.Пришвин записал 18 января 1919 г. о том, как от инея обвисли провода и какая символическая картина возникла в его сознании:

«Телеграфно-телефонная проволока дугами в разных местах опустилась до земли, потом обрывалась и падала на дорогу, а скифы наши скатывали ее в крендели и развозили к себе по избушкам. Так во всем уезде у нас погибла телефонно-телеграфная сеть, и, когда остались только столбы, и то в иных местах покривленные, в газете было объявлено, что за украденную проволоку будет какое-то страшное наказание, вроде как „десять лет расстрелу“… Ораторы еще говорили „Граждане!“ и призывали к коммунальному строительству государства, а скифы скатывали в клубочки оборванную инеем и бурей телеграфную проволоку и уносили ее домой по избушкам».

Символично это наблюдение и потому, что нынешний реванш гунна, снова разбуженного «либеральной революцией», даже радикальнее, чем всплеск его активности после 1917 г. — сегодня не скатывают в клубочки оборванную проволоку, а срезают ее с действующих столбов, вырывают из систем сигнализации и блокировки на железной дороге. Антисоветское движение разбудило жажду воли, хаоса — антицивилизационное чувство, приведенное в дремлющее, латентное состояние в ходе напряженной советской индустриализации, войны, упорядочения городской жизни в эпоху «застоя».

Тогда, в 1919-1920 гг. крестьяне и горожане качнулись к большевикам во многом потому, что в них единственных была искра власти «не от мира сего» — власти государственной, «без родственников». И этот инстинкт государственности проснулся в большевиках удивительно быстро, контраст с демократами хоть февральскими, хоть нынешними просто разительный. В государственном чувстве большевиков, у которых, по словам Клюева, «игуменский окрик в декретах», проглядывала будущая мощь России. Подводя итог революции, философ Н.А.Бердяев писал:

«России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться» [5, c. 109].

В 30-е годы, оценивая то, что удалось выполнить большевикам, лидер кадетов П.Н.Милюков писал, тоже в эмиграции:

«Когда видишь достигнутую цель, лучше понимаешь и значение средств, которые привели к ней… Ведь иначе пришлось бы беспощадно осудить и поведение нашего Петра Великого» [7].

В Гражданской войне Россия «кровью умылась», но советский строй сумел овладеть разбуженной энергией и направить ее на строительство, создать новый порядок. Это — поразительная историческая заслуга большевиков. Повторите-ка их опыт, господа ельцины да путины.

И белый, и красный проект Россия сравнила не в теории, не по книгам, а на опыте, через тысячи больших и малых дел. Сначала, с февраля по октябрь 1917 г., сравнение проходило в более или менее мирных условиях сосуществования Временного правительства и Советов. Это соревнование проект Керенского проиграл вчистую. Новая государственность по типу либерального Запада не сложилась, а ее зачатки авторитета не завоевали и 25 октября без боя сдали власть Советам.