Стена Зулькарнайна

В информации, которая приходит через газеты и радио, через телевидение и все более технологизируемую культуру, через фильмы, преподавание и обучение, ощущается полная прозрачность для количества в его прикладном, товарном смысле. С одной стороны, информация — это вещь, открытая для тотальной конвертации в количество. С другой — информация есть товар, но особый, который потребляется на внутреннем уровне. Это не товар в виде пищи или одежды, который можно потребить, оставаясь внутренне не ангажированным. Потребление информации конструирует психическую личность и является принципиально внутренним фактором.

В случае с информацией мы наблюдаем более полное и глобальное вторжение количества в человеческий фактор. Человеческий фактор становится “квантуем” при взаимодействии с информацией. При этом существует определенный предел качественному росту информации. Несмотря на то что сегодня распространена рационалистическая иллюзия, согласно которой есть возможность бесконечно производить образы, идеи, элементы представлений, взаимосвязи между ними, на самом деле существует определенный, достаточно ограниченный качественный потенциал структуризации сознания, который четко фиксируем. Этот потенциал может возрастать лишь “фиктивно”, через некую “девальвацию” качества “производимых” идей, образов и концепций.

Таким образом, информация выступает как структурирование мышления, где ошибка доминирует над истиной. Если понимать под истиной некие аксиомные априрорные постулаты мышления, то информация есть форма структурирования сознания, где организованный ею поток внутренней вселенной становится чистой виртуальной реальностью. Это приводит к тому, что при господстве информационного общества ошибка является доминантной самовоспроизводящейся системой, в которой разница между виртуальным и действительным полностью ликвидируется. Общество, управляемое информационными потоками и технологиями, становится обществом солипсистов, а это предел абсолютной несвободы.

Упоминая о сознании как об особом внутреннем центре рефлексии человеческого существа, имеет смысл выделить некий треугольник. Одной из его вершин является Метафизическое Созерцание, которое непосредственно констатирует сущее. Второй элемент — Откровение, принципиально противоположное интеллектуальному мыслительному опыту. Третьим элементом выступает информация, играющая роль компенсаторной реакции метафизического мышления, призванного закрыть брешь, пробитую в самодостаточности человеческого духа парадоксальным фактом явленности Откровения, сквозь которую вторгается принцип Иного.

Информация создает кальку плотной псевдореальности, в которой безусловно и абсолютно отсутствует субъект и происходит постоянное структурирование виртуального сознания, которое полностью эмансипировалось от рефлексии. Поэтому информационное общество есть внешнее социальное выражение финальной духовной смерти. Такая духовная смерть есть состоявшийся факт.

В треугольнике МЕТАФИЗИКА — ОТКРОВЕНИЕ — ИНФОРМАЦИЯ информация присутствует как некая доминанта сознания, лишенная всякой претензии на то, чтобы являться внутренней, и становится абсолютной ошибкой без шанса на коррекцию. Идея виртуальности воплощенной действительности исключает какую-либо возможность кризиса, поэтому описание возможного ответа на любую проблему является уже самим этим ответом, как бы материально реализованным.

В информационном обществе не существует зазора между проектированием и исполнением. В этом контексте очевидно, что оппозиция этому наступлению информационного общества лежит во втором звене этой схемы, т.е. в актуализации духовного измерения, заданного в Откровении, носителем которого сегодня выступает мировой ислам.

СУБЪЕКТНОСТЬ ОТКРОВЕНИЯ

Глубинная суть Откровения теснейшим образом связана с центрированием, подчеркиванием фактора смерти. В то же время люди, исповедующие ислам сегодня, ориентированы на слабопассионарный принцип выживания, дух “общечеловеческих ценностей” стал общим местом в их ментально-психологической ауре.

Внутри каждого мусульманина независимо от его воли сидит “заноза” коранического послания, которое фундаментально противоположно инстинкту выживания.

В предыдущих исторических проявлениях Откровений принцип центрирования смерти был обречен на тактический проигрыш, поскольку в них не был акцентирован другой, очень важный момент, без которого он не может существовать, — принцип властвования. Суть этой взаимосвязи в том, что смерть и власть являются двумя сторонами одного и того же. Воля к смерти, которая является жертвенной, пассионарной моделью высшего религиозного типа, также является и волей к власти. Во всех предыдущих манифестациях этой пассионарности воля к смерти обязательно была связана с идеей ухода, бегства. Ислам разрешил эту тему в хиджре Пророка, которая является не бегством от мира, а динамическим переходом от состояния пассивности к состоянию абсолютной активности, от статуса мусульман в Мекке, где они были гонимым меньшинством, до статуса мусульман в Медине, где они стали центром активной иррадиации, распространяющейся на весь мир, центром воли к власти. Так впервые воля к смерти возвратила к себе вторую исконную половину — волю к власти. В эти времена появился и высший тип мусульманина, по которому должна выстраиваться вся умма, тип шахида — воина, мученика и героя. Там же впервые приходит убежденность в том, что смерть как свидетельствование, смерть в бою есть креативное утверждение модели властвования как вертикального присутствия Иного в человеческой субстанции.

СОЦИАЛЬНЫЕ ФАКТОРЫ ЭНТРОПИИ

Трагедия исламской уммы сегодня состоит в том, что энтропийные механизмы, действующие в человеческой субстанции, исказили идею единства воли к смерти и воли к власти. Жертвенная элита, построенная по пассионарно-героической модели, ушла из исламской практики, перестала быть действенной.

Произошло цивилизационное засыпание, исламский мир впал в цивилизационный анабиоз. Это было связано с тем, что в исламском социуме возобладали типы коранического ученого-толкователя, эпигона предыдущих фиксаций религиозной мудрости, а также выступающий с ним в одной связке тип купца-торгаша, который ориентирован на материальное утверждение при посредничестве в товарообмене. В этой социальной схеме мулла-иерократ, толкователь, юрист и законник, опирается на меркуриально-торгашескую основу. Военно-аристократический тип вырождается в фигуру грубого тирана, диктатора, пришедшего к власти со всеми мыслимыми нарушениями этических и коранических норм.

Именно к этому типу диктатуры иерократия и купечество стремятся максимально быстро и эффективно адаптироваться. Вырождение воина в грубого тирана и солдатского деспота становится в стратегическом плане надежным блоком для любой попытки возрождения кшатрийского героического типа. Так, в современном обществе военные диктатуры — самое надежное препятствие для возрождения кшатрийских моделей сознания и действия. Поскольку современные профессиональные армии выступают глубоко антикшатрийским явлением, их прорыв к власти выступает наиболее эффективной компрометацией, блокированием кшатрийского кастового потенциала. Это наиболее убогое падение в самые периферийные формы буржуазности, торжество низших слоев третьего сословия особенно характерно для Ближнего Востока, где армии являются наиболее коррумпированными, наиболее невоенными антикшатрийскими моделями. Формирование этих армий происходило во имя сохранения у власти компрадорских колониальных элит против исламских традиционных религиозных масс.

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ИСЛАМ

В современном исламе существует фундаментальное противоречие. С одной стороны, ислам — эсхатологическая доктрина, которая рассматривает индивидуальность и коллективное человеческое сообщество с точки зрения чистого финализма. С другой стороны, психологически, в силу устранения жертвенной героической элиты, большинство мусульман ориентировано на банальный мещанский позитивизм этико-просветительского типа, игнорирующий прямое содержание того, что дано в Коране.