Качели. Конфликт элит - или развал России?

Рис. 82

Постмодернистская выхолощенность, конечно, дает возможность склеивать друг с другом все что угодно. Но это не бесплатное удовольствие. За это приходится платить высокую цену. Герой позитивного мифа выхолащивается постмодернистскими склейками так же, как антигерой. В результате герой оказывается неотличим от антигероя. Герой и антигерой становятся близнецами. У них одинаковые походки, близкая физиономистика, почти неотличимые биографии, тождественные лексика и семантика. Ну, говорит один о державности, а другой о правах человека. А у слушающего все время ощущение, что завтра они могут поменяться местами. Да и говорят они так, что интонация перевешивает содержание. Интонация же — по сути канцеляритная, что полностью отражает и общий генезис смертельных противников, и их мировоззренческую, психологическую, ментальную неотличимость, вытекающую, в том числе, из этого общего генезиса.

Хотите знать, что такое персонифицированный гибрид «крутизны» и «сахаровскости»? Это Ельцин. Ясно, что реально в гибриде перевешивает… И что там остается от «сахаровскости»… А почему тогда герой не Путин? Почему Касьянов?

Разбираемая мною неотличимость гуляет не только по московским улицам. Отнюдь не только! Возьмите коллизию Ющенко и Януковича. Как их отличить? Чуть-чуть варьируемые модификации одной и той же украинской номенклатуры среднего звена…

Список подобных двойников можно продолжить и распространить, например, на Чечню. Чем, по большому счету, А.Масхадов отличался от А.Кадырова? Или тот же Дудаев от А.Кадырова? Конечно, отличия были. Но они не носили классового, системного… я бы сказал, антагонистического и рокового характера.

Оппозиционная интеллигенция не может не только выдвинуть своего героя, но даже создать портрет оного. Ведь и для создания портрета нужны ценности. Не будет без них никакого позитивного образа вообще. А уж тем более образа, контрастного по отношению к отрицательным персонажам.

Оппозиционная интеллигенция потеряла любовь. Осталась ненависть. А ненависть ужасно легко превращается во влечение. Что мы и наблюдаем. По сути, это наш доморощенный вариант «Носорогов» Ионеско. Латынина, Пионтковский, Мильштейн — они не борются с теми, кого они назвали гадами. Потому что нет у них своего Георгия Победоносца. А значит, и ценностей своих по существу нет (скажи мне, кто твой герой, и я скажу, каковы твои настоящие ценности). Честно говоря, героями уже и не пахнет. Есть только гады. А тогда и настоящего отстранения от гадов нет. Есть их очень смачное, чувственное описание.

Которое элементарно превращается во влечение а ля «Носороги»! То есть в тяготение к аду и злу. Что и есть фундаментальное свойство карнавальной политической культуры, изобретенной «кшатриями» КГБ для восстания против «красных брахманов» и ставшей основой бытия в новой России, превращенной за счет этого в клоаку, свалку, зооциум.

Те, кто должен из этого выводить, заняты усугублением содеянного. Они не раскаиваются. Они вновь — в следующем своем поколении — организуют очередной виток нисхождения, инволюции, регресса. Организуют новую фазу того же бесстыдного карнавала.

Если бы они как-то очеловечивали предметы своего обсуждения, своей беспощадной критики — это было бы уже хоть что-то. Если бы они хотя бы косвенно — через предельную критику, соединяемую со своим (!) языком, — предъявляли иные высокие альтернативы, то критика (даже ложная или избыточная) могла бы стать носителем какого-то выхода. Но тут ни о каком выходе говорить не приходится. Критики чужого зоологизма на зоологическом же уровне клеймят тех, кого наделили зоологическими свойствами. И, делая это, утверждают всеобщую зоологию.

Это не теория заговора. Это практика рынка. Создано быдло. Теперь нужно иметь успех… У кого? У быдла, которое создано. Успех в зооциуме — это зоологический успех. Все эти диссидентско-зоологические заходы — это определенный уголок в нашем всеобщем «уголке Дурова». Это часть зооциума, не более.

А раз не более, то менее. И вот почему.

Самая грешная русская душа намертво усвоила: «Не в силе Бог, а в правде». Последний ворюга будет так говорить. Оскотинившись до последней степени, он все равно будет знать, что не мышцы, а дух решит в конечном счете все на свете. Даже грызню за место в воровском мире.

А диссиденты этой второй (не антиноменклатурной, а античекистской) волны обсуждают только одно: кто сильнее? Кто победит? Они не обсуждают, кто прав и в чем правда. Заведомо лишив объекты своей критики человеческого содержания, признавая предметом обсуждения только силу, они утверждают джунгли, зооциум. То есть ломают даже «братковые» нормы.

Но они же не братки. Латынина — не Сонька Золотая ручка. Она не рискует. Она в тюрьму не сядет. Она кишки не выпустит. Она правеж не будет осуществлять. Она терпеть в зоне не будет и цингу там не заработает. Но она берет всю братковую лексику, ментальность, делает из этого варево. И впихивает его, вбивает в глотки. Чем она отличается от тех, кто «сажает на иглу»?

Растление — оно и есть растление. Самое отвратительное, когда оно молотит под процедуру нонконформистского воспитания. Но кто субъект растления (оно же «карнавал нон-стоп»)? Занимается ли какая-то (и какая именно?) наша интеллигенция этим ТОЛЬКО по зову сердца, ТОЛЬКО в соответствии со своей органикой? Разумеется, по преимуществу это происходит именно так. Но то, что я выявил в аналитике информационной войны, позволяет высказать и другую гипотезу. Я никоим образом не считаю эту гипотезу окончательной. Но я ее выскажу. И назову «Каскад».

В основе гипотезы — представление о крахе СССР как об управляемом сбросе. Такого рода сброс возможен лишь при загнивании правящего класса. Загнивание в значительной степени является органическим процессом. Но за спиной органики чаще всего стоит субкласс-конкурент. Живописатели тоталитарного общества могли бы в своих описаниях дойти до конца и признать, что в тоталитарных обществах не народ и не исторически прогрессивные классы восстают против власти. Против власти обычно восстает ее же тайная полиция. А также возненавидевшие властную идеологию, но цепко удерживающие свои позиции во власти альтернативные элитные группы.

Но дело не в том, чтобы констатировать эту очевидность (хотя и ее оспаривают). А в том, чтобы понять, что есть два разных сценария. Восставшие могут взять на вооружение альтернативную позитивную идеологию — и тогда это гражданская война, в чем-то даже и революция. А могут действовать с позиций чисто негативной идеологии (она же карнавал). Тогда правящий класс, подвергающийся глумлению вместе с принятыми официальными ценностями, подрывается именно за счет рукотворного ценностного вакуума. После чего страна не трансформируется, а деградирует. В теории систем это называется СБРОСОМ.

Деградация происходит в том числе и в силу того, что ценностной вакуум агрессивно разрушает все социальные общности. И некому остановить эту самую деградацию. Но ценностной вакуум не может воздействовать равномерно на все группы внутри общества. Какие-то группы вакуум немедленно переводит в пылеобразное состояние. А какие-то под его воздействием трансформируются и приобретают новую социальную связность. Эта связность далеко не обязательно будет иметь благой характер. В условиях деградации она просто не может его иметь. В чем-то данная связность всегда будет сродни мафиизации.

Но, каково бы ни было качество этой связности, само ее наличие сдерживает падение системы. Социальная общность, основанная на чем угодно (внутренней идеологии, стайных привычках, служебных историях, тяготении к градации по принципу «свой-чужой», профессиональных силовых навыках и так далее), образуясь, начинает подчинять себе хаос и даже создавать квазиидеологию.

В теории систем такая остановка деградации называется падением коллапсирующей системы на ее ближайший аттрактор. То есть подсистему, сохраняющую системные свойства. В нашем случае системой были КПСС и СССР. Атакуемым смыслом — коммунизм. Сбросом — перестройка и постперестройка.