Конец означает начало

На процессе по делу «право-троцкистского блока» бывший секретарь Ягоды Буланов показал, что заговорщики опрыскали ядом кабинет Ежова. Группа авторитетных медиков, привлечённая в качестве экспертов, заявила, что на основе анализа мебели и воздуха в кабинете Ежова, «а равно и анализов его [Ежова] мочи» она пришла к выводу: в результате ртутного отравления здоровью Ежова «был причинён значительный ущерб и, если бы данное преступление не было своевременно вскрыто, то жизни товарища Н. И. Ежова угрожала непосредственная опасность» [169]. На суде над Ежовым было доказано, что этот «террористический акт» был сфальсифицирован по указанию самого Ежова. Как писал в заявлении от 11 апреля 1939 года, приложенном к делу Ежова, его бывший заместитель Фриновский, «мысль о покушении на его жизнь Ежов подал сам: стал твердить, что его отравили в кабинете, и внушил следствию добиваться соответствующих показаний, что и было сделано с использованием Лефортовской тюрьмы и избиений» [170].

В показаниях Фриновского и других сотрудников НКВД, «изобличавших», как значилось в приговоре Ежову, последнего в совершённых им преступлениях, указывалось на активное и инициативное участие Ежова в фальсификации множества одиночных и групповых дел. Причём, как это ни поразительно, некоторые арестованные в числе таких дел называли следствие по делу Тухачевского и других высших военачальников. На допросе 16 апреля 1939 года бывший начальник У НКВД по Московской области Радзивиловский показал: «Фриновский сказал мне о том, что первоочередная задача, в выполнении которой, видимо, и мне придётся принять участие,— это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии. Из того, что мне тогда говорил Фриновский, я ясно понял, что речь идёт о подготовке раздутого военного заговора в стране, с раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуга Ежова и Фриновского перед лицом ЦК. Как известно, это им удалось» [171].

Радзивиловский сообщил, что, конкретизируя это указание Фриновского, сам Ежов дал ему поручение немедленно приступить к допросу арестованного бывшего начальника ПВО РККА Медведева и «добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе… Медведев был арестован по распоряжению Ежова без каких-либо компрометирующих материалов, с расчётом начать от него раздувание дела о военном заговоре в РККА» [172].

Как рассказал на допросе в 1938 году (за несколько месяцев до ареста Ежова) бывший начальник охраны НКВД Дагин, участникам будущего процесса по делу Тухачевского устраивали очные ставки, на которых присутствовали члены Политбюро. Об этих очных ставках «заранее предупреждали всех следователей, которые не переставали „накачивать“ арестованных вплоть до самого момента очной ставки. Больше всех волновался всегда Ежов, он вызывал к себе следователей, выяснял, не сдадут ли арестованные на очной ставке, интересовался не существом самого дела, а только тем, чтобы следствие не ударило лицом в грязь в присутствии членов Политбюро, а арестованные не отказались бы от своих показаний» [173].

В уже упоминавшемся заявлении Фриновского на имя Берии от 12 апреля 1939 года подробно раскрывался механизм получения фальсифицированных показаний и роль Ежова в создании этого механизма. Фриновский писал, что следственный аппарат НКВД был разделён на «следователей-колольщиков», просто «колольщиков» и рядовых следователей. «„Следователи-колольщики“… бесконтрольно избивали арестованных, в короткий срок добивались от них „показаний“ и умели грамотно, красочно составлять протоколы допросов… При таких методах следствия арестованным подсказывались фамилии и факты. Таким образом, показания давали следователи, а не подследственные. Такие методы Ежов поощрял».

Фриновский сообщал также, что Ежов сознательно проводил неприкрытую линию на фальсификацию материалов следствия о подготовке против него террористических актов. Дело дошло до того, что «угодливые следователи из числа „колольщиков“ постоянно добивались „признания“ арестованных о мнимой подготовке террористических актов против Ежова» [174].

Бывший ответственный работник НКВД Постель 11 декабря 1939 года заявил на допросе, что большинство арестованных из числа поляков отказывались давать требуемые от них показания. «Тогда было указано, что нарком Ежов дал санкцию избивать арестованных, не стесняясь, и добиваться их показаний… Избиения эти происходили на глазах бывшего наркома Ежова, его заместителя Фриновского, которые часто по ночам посещали Лефортовскую тюрьму и обходили следственные комнаты» [175].

Продолжение террористической практики НКВД вызвало ряд обращений в руководящие органы со стороны людей, находившихся на свободе. В конце 1939 года Жданов получил анонимное заявление, из содержания которого можно составить представление, что оно было написано работниками прокуратуры. В нём говорилось, что постановление ЦК и СНК от 17 ноября 1938 года обязывало органы прокуратуры и НКВД исправить грубые нарушения законов и освободить невинных людей. Между тем такие люди — «не единицы, а десятки и сотни тысяч людей сидят в лагерях и недоумевают, за что они были арестованы, по какому праву издевались над ними, применяя средневековые пытки. Берия продолжает линию Ежова». На этом письме Жданов наложил резолюцию «В архив». В партийных и государственных архивах хранится немало аналогичных писем с такой же судьбой.

X

«Разбольшевичивание» партии

Всё более концентрируя власть и полностью отойдя от ленинских принципов руководства партии, в конце 30-х — начале 40-х годов Сталин счёл возможным отказаться от регулярных заседаний Политбюро и стал передоверять решение многих политических вопросов своим ближайшим сатрапам. В феврале 1941 года он заявил на Политбюро: «Вот мы в ЦК уже 4—5 месяцев не собирали Политбюро. Все вопросы подготовляют Жданов, Маленков и др. в порядке отдельных совещаний со знающими товарищами, и дело руководства от этого не ухудшилось, а улучшилось» [176].

С неугодными членами ЦК Сталин расправлялся в предвоенные годы иным способом, чем в годы большого террора. После 1938 года аресты и кровавые расправы затронули лишь нескольких членов и кандидатов в члены ЦК. Значительно большее их число было подвергнуто публичной дискредитации и наказаниям в форме организационных мер. На XVIII конференции ВКП(б) в феврале 1941 г. была принята необычная резолюция «Об обновлении центральных органов ВКП(б)», состоящая из девяти пунктов. В ней сообщалось о многочисленных перемещениях вверх и вниз в высшей партийной иерархии, а также делались «предупреждения» ряду работников, оставленных на своих постах. Четверо членов ЦК были исключены, а двое — переведены в кандидаты. 15 кандидатов в члены ЦК были исключены из состава Центрального Комитета, как «не обеспечившие выполнения своих обязанностей». Шести наркомам, «работавшим плохо», было указано, что, «если они не исправятся, не будут выполнять поручения партии и правительства, то будут выведены из руководства органов партии и сняты с работы» [177]. Освободившиеся места в ЦК заняли в основном военные — Г. К. Жуков, А. И. Запорожец, И. В. Тюленев, М. П. Кирпонос, И. С. Юмашев, И. Р. Апанасенко и др.

В предвоенные годы Сталин форсировал массовый приём в партию. Только в 1939 году кандидатами в члены ВКП(б) было принято более миллиона человек [178] (к началу 1937 года в партии состояло около 2 млн членов и кандидатов). Таким образом окончательно завершился процесс превращения партии из ленинской в сталинскую.

Много нелестных слов о нравственных качествах «новобранцев» конца 30-х годов содержится в дневниках В. И. Вернадского. Так, в 1941 году он сделал следующие записи: «26.IV. Идёт развал — все воры в партии и только думают, как бы больше зарабатывать… 17.V. Ослабление умственное — Коммунистического центра. Нелепые действия властей. Мошенники и воры пролезли в партию». Процессы коррумпирования значительной части коммунистов, резкое снижение интеллектуального и морального уровня партии Вернадский связывал с её «обезлюдением» в результате массовых репрессий, обрушившихся на её лучшую часть. В этих встречных процессах он видел главную причину неудач власти, с одной стороны, и коренного изменения партийной идеологии — с другой.