Родословная большевизма

Чтобы выполнить эту задачу, «партия вбирает в себя авангард пролетариата, и этот авангард осуществляет диктатуру». Сталин последовательно развил потом мысль Ленина: диктатура пролетариата есть, по существу, диктатура его авангарда, диктатура его партии.

Так большевистская партия становится носительницей «воли» диалектического процесса истории, во многом схожей с общей волей Руссо. С самого своего возникновения ленинская партия — боевая централизованная организация профессиональных революционеров, возглавляемая несколькими опытными вождями. В брошюре «Что делать?», уже мною упомянутой, Ленин в ответ на обвинения в непонимании демократизма ссылается вовсе не на Ткачёва, а на пример немецких социал-демократов: «… у немцев достаточно уже развита политическая мысль, достаточно накоплено политического опыта, чтобы понимать, что без «десятка» талантливых (а таланты не рождаются сотнями), испытанных вождей, превосходно спевшихся друг с другом, невозможна в современном обществе стойкая борьба ни одного класса… И вот я утверждаю: 1. что ни одно революционное движение не может быть прочно без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей».

Впрочем, следуя учению Руссо и Робеспьера о возможности воплощения народной воли в одной партии или даже в одном человеке, Ленин считал, что коммунистическую партию, этот авангард пролетариата, может возглавлять не только десяток вождей, а всего один вождь.

В 1920 году на IX съезде партии Ленин заявляет: «Советский социалистический демократизм единоначалию и диктатуре не противоречит. Волю класса иногда осуществляет диктатор».

В том же 1920 году на III Всероссийском съезде профсоюзов: «Берите тысяча девятьсот восемнадцатый год… Я уже тогда указывал на необходимость единоначалия, необходимость признания диктаторских полномочий одного лица, с точки зрения проведения советской политики. Все фразы о равноправии вздор».

На IX партсъезде член группы «демократического централизма» Сапронов выступил против Ленина с прямым обвинением: «Стремление к единоначалию видно не только в управлении фабриками и заводами, оно уже заметно в стремлении заменить советы, исполком, президиум — губернаторами. Тогда зачем говорить о диктатуре пролетариата, о самодеятельности рабочих… никакой самодеятельности нет; вы и членов партии превращаете в послушный граммофон, у которых имеются заведующие, которые приказывают: иди и интригуй, — а выбирать свой комитет, свой орган не имеет права… Я тогда задам вопрос т. Ленину: а кто же будет назначать ЦК? А впрочем и здесь единоначальник. Тоже здесь единоначальника назначали…» [6]

Уже и прежде, на VIII съезде, Осинский жаловался: «Деятельность партии была перенесена в ЦК. В ЦК устанавливалась политическая линия. Что делалось в самом ЦК, об этом местные органы не осведомлялись, а и сам ЦК, как коллегиальный орган, в сущности говоря, не существовал. Ленин и Свердлов решали очередные вопросы путем разговоров друг с другом». [7]

Это не мешало самому Ленину, как истому якобинцу, утверждать, что власть находится в руках «рабочего класса и крестьянства». В действительности же власть была в руках не рабочих и крестьян, а в руках вооруженного идеологического меньшинства, которое немедленно начало гражданскую войну против крестьянства. Эта война привела к гибели миллионов и миллионов крестьян. Показательно, что в июле 1918 года любимую рабоче-крестьянскую власть поддержали одни только латышские стрелки. Не подойди они вовремя, левые эсеры взяли бы Кремль приступом.

Став диктатором, Ленин отказался от своего прежнего убеждения в необходимости разделения властей. Теперь он утверждает: революционное правительство, чтобы охранить свободу от фракций, должно обладать всей полнотой власти и необходимым аппаратом для действий быстрых и не стесненных контролем законов, должно мобилизовать все силы народа, чтобы бить мощно и беспощадно. При разделении властей это невозможно. Поэтому, разделение властей упразднить. Вся власть Комитету Общественного Спасения!

Вспомним: Руссо полагал, что разделять суверенную власть народа на законодательную, исполнительную, судебную, административную и т. д. так же нелепо, как составлять человека из нескольких разных тел: у одного тела только глаза, у другого только руки, у третьего только ноги и ничего больше.

Якобинцы были убеждены: их диктатура не только не нарушает свободу, а наоборот ее укрепляет. Одни только злонамеренные, эгоистические и развращенные люди могут жаловаться, что их свобода нарушается. Свобода будет восстановлена, только когда борьба с врагами свободы кончится полным их уничтожением. Пока же есть оппозиция, свободы не может и не должно быть.

Робеспьер не сомневался: различия в мнениях — это не что-то естественное, а выражение эгоизма, порочности и глупости. Поэтому в людях с другими, чем у него, мнениями он видел внутренних врагов Республики, более опасных для нее, чем все неприятельские армии. Принцип патриотов — единодушие. (Вот оно — монолитное единство партии!).

Уже после казни жирондистов Робеспьер читает в Конвенте в феврале 1794 года доклад «О принципах моральной политики»: «Нужно задушить внутренних и внешних врагов Республики… в революции движущая сила народного правительства — это одновременно добродетель и террор: добродетель, без которой террор пагубен, террор, без которого добродетель бессильна. Террор есть не что иное, как правосудие, быстрое, суровое, непреклонное. Следовательно, террор — одна из эманации добродетели… Внутренние враги французского народа разделились на две оппозиционных группировки, как на два армейских корпуса. Они движутся под знаменами разного цвета и по разным дорогам, но к той же цели. Цель эта — развал народного правительства, разрушение Конвента, т. е. торжество тирании. Одна из этих группировок толкает нас к слабости, другая к крайности».

В марте 1794 года судили и казнили эбертистов, в апреле дантонистов. Если перевести на сталинский язык, это была ликвидация левого и правого уклонов. Когда же после этого в Конвенте возникли новые разногласия, Робеспьер пришел в ужас.

В своей ненависти к фракциям и ко всем другим партиям, в своих расправах с оппозицией, в своей одержимости идеей монолитного единства, большевики — подражатели якобинцев. Они затвердили уроки Сен-Жюста: «При режиме свободы, основанном на абсолютной истине и добродетели, партии и фракции — преступный анахронизм. Мятежные группировки нужны были при старом режиме, они способствовали изоляции деспотизма и ослаблению тирании. Сегодня они преступны, так как изолируют свободу… Борьба партий уводит сердца и умы от любви к отечеству… Всякая партия преступна… всякая фракция преступна… фракции — самый страшный яд в политическом организме… Разделяя народ, они подставляют на место свободы партийные страсти».

Так думали и большевики. Уже в 1918 году были запрещены все партии, кроме коммунистической, даже самые левые. Затем взялись и за внутрипартийную оппозицию. В 1921 году X партсъезд предписывает немедленно распустить все фракционные группы. С тех пор борьба с оппозицией и фракциями все усиливается. Оппозиционеров начинают исключать из партии и расстреливать.

Робеспьер до прихода к власти требовал неограниченной свободы печати. Но, возглавив Комитет Общественного Спасения, он, так же как на фракции, гневно ополчается на «продажных писак, сговорившихся убить общественную добродетель, сеять раздор и готовить политическую контрреволюцию…»

То же и Сен-Жюст: «Революции нужен или диктатор, чтобы спасти ее силой, или цензор, чтобы спасти ее добродетелью». «Или… или» потом отбросили. Робеспьер стал и диктатором, и добродетельным цензором.

29-го марта 1793 года особым законом была установлена смертная казнь для тех журналистов и авторов памфлетов, которые будут нападать на суверенитет народа, призывать к роспуску Национального Конвента и восстановлению монархии.