Кризис социал-демократии

Это пророчество было тогда осмеяно; союз России с Германией считали настолько крепким, что казалось безумием даже подумать о том, что самодержавная Россия может заключить союз с республиканской Францией. Защитники этого воззрения считались истинными безумцами. И вce-таки все предсказанное Марксом сбылось до последней буквы. "Именно это", говорит Ауэр в своем "праздновании Седана"-и есть социал-демократическая политика, которая ясно видит то, что есть, и этим отличается от обычной политики, которая слепо бросается на брюхо перед каждым успехом".

Но, конечно, это не должно пониматься таким образом, что возмездие, которое с 1870 года должно было постигнуть Бисмарковский грабеж, неотвратимо влекло Францию к столкновению с немецким государством, что теперешняя война является «реваншем» за Эльзас-Лотарингию. Эта националистическая легенда удобна для воинствующих кругов, рассказывающих о мрачной, жаждущей мести Франции, которая, якобы, не может забыть "своего поражения", как Бисмарковские охранители Пруссии говорили о низверженной принцессе Австрии, которая "не могла забыть" своего прежнего превосходства над "прекрасной замарашкой Пруссией". В действительности месть за Эльзас-Лотарингию была лишь театральной бутафорией нескольких патриотических шутов, старым гербом которых был "Lio Belfort".

В политике Франции аннексия была уже давно изжита ее место было занято новыми заботами, и ни правительство, ни какая хотя сколько-нибудь серьезная партия не думали о войне с Германией за имперскую землю. Если проделка Бисмарка была первым поленом для мирового пожара, то скорее всего в том смысле, что она, с одной стороны, толкала как Германию, так и Францию и вместе с ними всю Европу на путь состязания в вооружениях, с другой же стороны, подготовляла, как свое неизбежное следствие, союз Франции с Россией и Германии с Австрией. Этим было дано громадное подкрепление русскому царизму, как движущей силе мировой политики — тотчас же за этим началось систематическое соперничество Пруссо- Германии и республиканской Франции за благосклонность России — здесь было заложено политическое объединение немецкого государства с Австро-Германией, завершением которого, как это видно из слов "Белой книги", и является настоящая война.

Таким образом, война 1870 года имела своим следствием как внешнюю политическую группировку Европы на пепле немецко-австрийского соперничества, так начало формального господства милитаризма в жизни европейских народов. А это господство и эта группировка наполнили затем историческое развитие совсем новым содержанием. Другая линия, приводящая к теперешней мировой войне и блестяще доказывающая пророчество Маркса, ведет от событий международного характера, до которых Маркс уже не дожил: от империалистического развития за последние 25 лет.

Расцвет капитализма, имевший место в новокапиталистической Европе после периода войн шестидесятых и семидесятых годов, и достигший после преодоления долгой депрессии, вызванной грюндерской лихорадкой и крахом 1873 г., высшей точки своего развития в момент наиболее благоприятной конъюнктуры девяностых годов, — открыл, как известно, новый период бури и натиска в жизни Европейских государств: борьбу за некапиталистические страны и зоны мира. Уже с 80-х годов заметно новое, исключительно энергичное стремление в колонии. Англия заботится о Египте и создает себе в Южной Африке могущественное колониальное государство; Франция занимает Тунис в Северной Африке и Тонкий в Восточной Азии; Италия занимает Абиссинию; Россия доводит до конца свои завоевания в Средней Азии и рвется в Манчжурию; Германия приобретает в Африке и на Южном море первые колонии, наконец, в хоровод вступают Соединенные Штаты и приобретают вместе с Филиппинами прочные связи и интересы в Восточной Азии. Этот период лихорадочного расхватывания Азии и Африки, который, начиная с китайско-японской войны в 1895 г., вызвал почти непрерывную цепь кровавых войн, завершился большим китайским походом и русско-японской войной 1904 г.

Эти один за другим следующие события создали новые, внеевропейские противоречия со всех сторон: между Италией и Францией в Северной Африке, между Францией и Англией в Египте, между Англией и Россией в Центральной Азии, между Россией и Японией в Китае, между Соединенными Штатами и Японией в Тихом океане, — постоянно колышащееся море, приливы и отливы острых противоречий и кратковременных союзов, напряжений и ослаблений, когда каждые два года грозила разразиться частичная война между европейскими державами, но каждый раз все же опасность устранялась. Для каждого было тогда ясно: 1) что, тайно в тиши ведущаяся капиталистическими государствами за спи-ной азиатских и африканских народов, война всех против всеx рано или поздно приведет к общему столкновению, что дующий из Азии и Африки ветер ударит когда-нибудь на Европу ужасающей бурей тем более, что неизменным осадком африканских и азиатских захватов было возрастающие вооружения в Европе; 2) что европейская мировая война разразится тогда, когда частичные и меняющиеся противоречия между европейскими государствами найдут свою центральную точку, преобладающее единое противоречие, на котором они смогут сгруппироваться. Такое положение создалось с выступлением немецкого империализма.

В Германии появление империализма, происшедшее в очень короткий период, можно наблюдать в его чистом виде. Беспримерное с самого существования государства развитие крупной промышленности и торговли вызывало здесь в 80-х годах две характерные отличительные формы аккумуляции капитала: беспримерное во всей Европе развитие картелей, образование и концентрацию банковых организаций. Последние организовали в государстве тяжелую индустрию, т, е. непосредственно заинтересованную в снабжении государства военным вооружением, и в империалистических предприятиях (железные дороги, эксплуатация залежей и т. д.) ветвь капитала, являющуюся влиятельнейшим фактором в государстве. Эго объединило финансовый капитал в самостоятельную силу, с большой, всегда напряженной энергией, которая, властно распоряжаясь индустрией, торговлей и кредитом страны, одинаково влиятельная как в частном, так и государственном хозяйстве, бесстрашно и порывисто расширяющаяся, вечно алчущая прибыли и применения, безличная и потому неуловимая, отважная и беспощадная, международная по своему происхождению, все свои способности направила на мировой театр, как на арену, предназначенную для ее действия.

Если к этому прибавить энергичный порывистый в своей политической инициативе личный состав представителей финансового капитала, слабый, неспособный ни к какой оппозиции, парламентаризм, присовокупить все слои буржуазии, объединенные ненавистью к рабочему классу, окопавшиеся за спиной правительства, то можно представить себе, что этот молодой, полный сил, не имеющий на своем пути никаких препятствий, империализм, выступивший на мировой арене с чудовищным аппетитом, когда весь мир был почти уже разделен, очень быстро сделался причиной всевозможных осложнений.

Это тотчас же сказалось в радикальном изменении военной политики империи в конце девяностых годов двумя колоссальными закладками флотов в 1898 и 1899 годах, которые означали внезапное и беспримерное удвоение военного флота, рассчитанный почти на двадцать лет план постройки морских сооружений. Это было не только полное изменение финансовой и торговой политики империи — таможенный тариф 1902 года был только тенью, следовавшей за закладкой обоих флотов — но, в дальнейшем своем логическом развитии, изменение и социальной политики, и всех внутренних классовых и партийных взаимоотношений. Закладка флотов означала прежде всего демонстративную перемену курса внешней политики империи, существовавшей с основания империи. В то время, как политика Бисмарка покоилась на положении, что Империя есть и должна остаться сухопутной страной, немецкий же флот представлялся, самое большое, средством для защиты берегов, — государственный секретарь Гольманн уже в 1897 г. объявил в бюджетной комиссии рейхстага: "для береговой защиты нам не надо флота; берега защищают себя сами" — теперь была выставлена совсем новая программа: Германия должна стать первой страной как на суше, так и на море. Этим, как на цель вооружения, было указано на поворот от континентальной политики Бисмарка к мировой политике, от защиты к нападению. Язык фактов был так ясен, что в Германском рейхстаге появился необходимый комментатор. Тогдашний лидер центра — Либер, — уже 11 марта 1896 г., после известной речи кайзера в день 25-тилетнего юбилея Германской империи, развившего новую программу, являвшуюся предвестницей увеличения флота- говорил о "безбрежных морских планах", против которых следует бороться самым решительным образом. Другой лидер центра — Шедлер-воскликнул в рейхстаге 23 марта 1898 г.: "Народ придерживается того взгляда, что мы не можем быть первой державой на суше и на море. Насколько мне это известно, мы этого совсем и не хотим. Да, милостивые государи, вы находитесь все же перед началом этого, и началом очень солидным". А когда пришло время дальнейших вооружений, тот же Шедлер говорил в рейхстаге 8-го февраля 1900 г., указывая на все предшествующие заявления, что не предполагается якобы никакого нового увеличения флота: "И сегодня эта новость, которая означает не более, не менее, как создание мирового флота для поддержки мировой политики путем удвоения нашего флота на протяжении почти двух десятилетий". Само правительство вообще открыто высказывалось за политическую программу нового курса. 11-го декабря 1899 года Ф. Бюлов, тогдашний государственный секретарь министерства иностранных дел, сказал при утверждении второго увеличения флота: "Если англичане говорят о