Социология вещей (сборник статей)

Причины проблемы понять нетрудно. В глубине души обществоведы сами сильно сомневаются в качестве своих интерпретаций и не хотят, чтобы их обработали теми же вредными способами, какими они обрабатывают все прочие предметы. Вот она, западня рефлексии, которая хорошо проанализирована в исследованиях науки и техники (Woolgar 1988). Мы можем подвергнуть социальной интерпретации что угодно (включая общественные науки), но только до тех пор, пока не возьмемся за естественные науки. Почему? Да потому что для множества обществоведов социальная интерпретация означает разрушение интерпретируемого объекта, разоблачение ошибочных представлений о нем (каковые имеют обычные люди) и замену этих идолов истинными объектами науки, или указание на то, что такая замена невозможна, поскольку определенная мера иллюзии (или ложного сознания) необходима для функционирования социального порядка (Bourdieu и Wacquant 1992).

Принятое на веру допущение о нормальном modus operandi обществоведа вызывает беспокойство, когда дело доходит до материалов STS. Поскольку обществоведы сами верят, что социальная интерпретация разрушает объект, что произойдет, если подвергнуть такой радикальной обработке естественные науки? Не исчезнут ли они так же, как религия? Или хуже: если посадить естественные науки на диету подмены, сколько продержится объективность общественных наук? Не придется ли нам увидеть, как революция убивает своих детей – как разваливается все здание науки (естественной или общественной)? Еще хуже: поскольку социальная интерпретация подразумевает замену мнимого объекта социальной функцией, то конечный источник просвещения всецело держится на хрупких плечах обществоведов, задача которых предоставить неопровержимое знание о любых феноменах общества, и не только о Боге (нет проблем?), но также о законах природы. Действительно ли обществоведы готовы ответить на вызов? Если нет, если их знание недостаточно, как тогда сохранить проект современности, которому требуется абсолютное основание несомненной объективности для эмансипации людей и мобилизации их действий? Все это – вопросы так называемых научных войн. Но если такова эта банка с червями, открытая STS, безопаснее было бы захлопнуть ее, и поскорее. Похоже, когда исследования науки и техники расширяют общественные науки до сферы собственно Разума, они вынуждены расставаться с разумом.

Поэтому вклад исследований науки и техники в магистральные общественные науки был так ограничен: их всегда преследовала дурная репутация. Когда вы заняты в этой области, вам не избежать самых серьезных философских проблем, с которыми ваши ситуационные исследования оказываются связаны. Если даже вы изберете такие безобидные предметы, как математическое доказательство, нейротрансмиттер, расчет методом Монте-Карло или автоматизированную подземку, вам все равно придется иметь дело с «релятивизмом», «несоизмеримостью», «субъективизмом», «постмодернизмом». Из самых невинных полевых исследований непременно проглянет раздвоенное дьявольское копыто. Нетрудно показать, что Рембрандт был генеральным директором кустарей, занимавшихся спекуляциями на рынке, что поклонение товарам выражает глубокое колониальное разочарование, что классовые интересы и рост производства определяют каждый шаг в карьере homo academicus; но включите Британскую империю в физику Лорда Кельвина (Smith и Wise 1989) или весь империализм в условия зрительных восприятий приматов (Haraway 1989), и небольшой скандал обеспечен. Для этих предметов, и только для них, почему-то сделано исключение: общество и общественное объявлены вне закона.

Здесь STS не просто сталкиваются с препятствием, но попадают в опасную ловушку, чему виной вторая особенность традиционно понимаемой социальной интерпретации: она или разрушает объект, или вообще его игнорирует! Осторожный обществовед мог бы спросить: почему не ограничить сферу научной практики, принадлежащую STS, только узким уровнем общественного, как благоразумно сделали в 50-е годы первые основоположники «социологии ученых и инженеров» (а не науки и инженерии) (Merton 1973)? Все трудности исчезнут. Да, но вместе с трудностями исчезнет цель общественных наук. Конечно, не случилось бы ничего страшного, если бы все сошлись на том, что социальная интерпретация должна быть направлена исключительно на те элементы, которые даже в науке и, тем более, в технике считаются принадлежащими сфере общественного: «силовые отношения», легитимность, идеология, пристрастия, деньги и что-нибудь вроде распределения «символического капитала». Но из этого следует, что STS затрагивают только самые поверхностные аспекты физики, математики, неврологии или этологии. Когда же дело доходит до существенного предмета, общественные науки вынуждены пасовать. Да, проблема признания STS как bona fi de сферы общественных наук исчезнет; но такая стерилизация исследований науки и техники обнаружит, что социальная интерпретация любого объекта равносильна уходу от объективного в область только общественного. Вас допустят в салоны общественных наук, но лишь при условии: отказаться от интерпретации своего предмета. Что прошло незамеченным во всех прочих разделах, где социальное измерение казалось исчерпывающим, проясняется в социологии естественно-научных фактов.

Затруднение, которое я обозначил в начале этого раздела, теперь в полной мере раскрыто. Предположим, что цели STS самые смелые; тогда, видимо, будет разрушено основание науки, естественной или общественной. Если же цели скромные, тогда будет разрушена сама идея социальной интерпретации того, что избегает сферы общественного. Если STS смогли предоставить социальную интерпретацию, она оборачивается неудачей или, как минимум, самсоновой смертью под обломками так безрассудно расшатанного храма. В конечном счете обществоведы правы, когда отказываются иметь дело с областью, разрушающей научность всех наук при попытке их социальной интерпретации. Если такая «социальная интерпретация» не удается, STS легко занимают место в ряду остальных общественных наук, которые могут предложить лишь поверхностные интерпретации феноменов (будь то религия, мода, поп-культура, искусство или типы неопознанных летающих объектов), чья истинная сущность скрыта от них навсегда.

Одного только присутствия исследований науки и технологии достаточно, чтобы заставить остальные общественные науки признать затаенное сомнение в собственной научности. Если мы поступим с естественными науками так, как поступаем с другими предметами, тогда мы их уничтожим, а это настолько опасно, что вызовет ответный огонь. Или альтернатива такова: обращение к естественным наукам может быть вполне безопасно, если, применяя обычную тактику, мы не затронем их существенных аспектов, далеких от сферы «общественного». Однако и в этом случае нам не избежать ответного удара, потому что обнаружится: когда обществоведы желают понять какую-то вещь, они вынуждены отбросить то, что фактически составляет ее вещность. Они или уничтожают свой предмет, или игнорируют его (замечательный пример из истории искусств см. в Hennion 1993). Неудивительно, что магистральное обществоведение редко обращается к материалам STS.

К счастью для всех общественных наук, и, в частности, для исследований науки и техники, несмотря на многочисленные заявления некоторых сторонников и большинства противников STS-проекта, последний никогда не предлагал естественным науками социальную интерпретацию. Потому что несовместимость некоторых новых объектов с социологическим методом обнаружила ущербность метода социальной интерпретации в целом (дискуссии по этим вопросам см. в Pickering 1992). Вот почему я опять говорю, прибегая по случаю миллениума к евангельской метафоре, что неудача, которую потерпели STS с интерпретацией естественных наук, стала felix culpa, первородным грехом, способным привести общественные науки к иной расстановке сил, благодаря исправлению значения двух слов: «общественное» и «наука».

Как подражать естественным наукам

Из того обстоятельства, что природные объекты сопротивляются социальным интерпретациям, можно сделать два противоположных вывода – осторожный и смелый. Осторожный сводится к тому, что проект «социального объяснения» природы был обречен на провал, поскольку природные факты не вписываются в рамки социального порядка. На этой позиции стоит большинство философов науки и участников «научных войн». Другой вывод, которого придерживаюсь я сам вместе с немногими единомышленниками из числа философов, социологов и антропологов, заключается в том, что felix culpa помогла прояснить общее свойство всех объектов: они настолько специфичны, что их нельзя заместить чем-то другим (заменителем чего их предположительно считают).