Социология вещей (сборник статей)

8. Заключительные замечания: расширение контекста объект-центричной социальности

В наше время стало общепринятым утверждение о том, что знание и технологии являются важнейшими силами, формирующими общество. Но мало кто из социологов пытался понять, что это означает на уровне ключевых концепций социального, например, на уровне социальных форм связи «Я» и «другого». Многие исследователи, от Маркса до Дэниэла Белла и иных современных авторов, высказали важные соображения о знании и технологии, сформулированные на языке индустриальных преобразований, трансформации рабочей силы или окружающей среды, и даже в категориях самого знания. Кроме того, они вдохновенно рассуждали о преобразовании (традиционных) сред обитания в рефлексивно сконструированные системы индивидуальной и коллективной жизни (см., например: Beck and Beck-Gernsheim, 1994). Это второе направление их рассуждений значительно ближе к современным проблемам, чем первое. Однако существующие теории остаются отвлеченными теориями науки и экспертизы; они рассматривают функционирование познания и технологии с внешней стороны, принимая вовлеченные в этот процесс сущности за когнитивные продукты того или иного рода. В таких дискуссиях понятие знания лишь изредка получает истолкование; а когда это происходит (как, например, в идеях Белла о постиндустриальном обществе; см.: Stehr, 1994), то свойства, приписываемые знанию, выводятся не эмпирически, а скорее основываются на традиционном отождествлении науки с теорией и с «абстрактными» системами (см., например: Giddens, 1994a: 128), технология же отождествляется с принципами работы (механических и электронных) машин. Если «Я» присутствует в этих сценариях, то обычно рассматривается как находящееся под негативным воздействием, как отчуждаемое техническим производством и технически изменяемым окружением, следствием чего являются различные риски: «Я» обременено сложностью общества знания, оно дистанцируется от науки с ее противоречивым содержанием и неопределенностью.

В данной статье я занимаю противоположную позицию. Оставляя открытыми для пересмотра понятия знания и экспертизы, я пытаюсь дополнить вышеназванные подходы, моя задача – вывести на передний план те объектные взаимоотношения, которые определяют процессы знания. Идея объекта, определяемая пониманием этих взаимосвязей, резко противоречит нашим общепринятым понятиям инструмента, товара или предмета повседневного обихода. Я утверждаю, что чувственные, либидозные и взаимные аспекты связей экспертов с объектами экспертизы способствуют пониманию этих отношений как разновидностей социальности, а не просто как форм «работы» или «инструментальных действий». Предпринятая выше ревизия интерпретаций позволяет нам заключить: объектные отношения того типа, которые представлены в культурах знания, являют собой скрытую и игнорируемую сторону современного опыта индивидуализации. Эпохальный характер происходящих ныне перемен отчасти, возможно, как-то связан с тем, что я называю «объектуализацией» – с усиливающейся ориентацией на объекты как на источники «Я», близости в отношениях, совместной субъективности и социальной интеграции. В данной статье я рассматриваю распространение экспертных сред и культур знания как возможную движущую силу объект-центричной социальности. Всепроникающее присутствие таких культур (в собственных «Я» экспертов, в объектах, обладающих свойствами объекта познания и т. д.) указывает на выстраивание социальных отношений вокруг объектов познания.

За процессом объектуализации может стоять и вторая движущая сила, а именно те риски, которые, по мнению многих авторов, неотъемлемы от современных взаимоотношений между людьми. Согласно данной схеме, объекты являются «рискополучателями», они могут также выигрывать от рисков и неудач в человеческих взаимоотношениях и от более широких постсоциальных преобразований, обрисованных в данной статье. Однако я также считаю, что эта и предыдущая ситуация не независимы друг от друга, что в реальности они пересекаются на многих уровнях. Например, поскольку бытовые объекты превращаются в высокотехнологические устройства, некоторые из свойств, которыми эти объекты обладают в экспертном контексте, могут переходить в повседневную жизнь, превращая инструмент или товар в «повседневный эпистемичный предмет». Таким образом можно интерпретировать некоторые требования, которые компьютеры и компьютерные программы выдвигают перед своими пользователями в ходе их интеракции, и некоторые возможные варианты такого взаимодействия (см.: Turkle, 1984, 1995). Если анализ Хайдеггера (Heidegger, 1962 [1927]) и других авторов верен, то типичные инструменты в прежнем смысле не предлагали подобных возможностей.

В данной статье я веду речь об объект-центричной социальности, отталкиваясь от взаимоотношений между личностью и объектом. В завершение мне хотелось бы подчеркнуть необходимость принятия идеи объект-центричной социальности в самом широком смысле, а также обратить внимание на те совокупные уровни социальности, которым свойственна объект-центричность. Отправной точкой для дискуссии способна послужить идея, неотъемлемая от понятия об объектных взаимоотношениях, идея о том, что «референтное целое» (Heidegger, 1962 [1927]) подобных взаимоотношений может также выполнять роль непосредственного окружения «Я». Тезис об индивидуализации, в котором утверждается, что современное «Я» лишено корней и окружения, выдвигает на передний план сообщества и традиции, объявляя их необходимыми для понимания прежних контекстов принадлежности (см., например: Heelas et al., 1996). Аргументация данной статьи подводит нас к мысли о том, что объекты могут играть существенную роль в формировании таких контекстов. Для «Я» экспертов возможным окружением является лаборатория; некоторые недавние исследования дают эмпирическое подтверждение этой идеи (см., например: Traweek, 1998; Knorr Cetina, 1997a: Ch. 7; Todes, 1997).

Чтобы развить данную мысль, можно обратиться к понятию интеграции, задавшись вопросом: не может ли идея об объектуальной интеграции дать нам ключ к пониманию общества знания? В общественных науках интеграция практически безальтернативно понимается в смысле человеческих связей, формируемых посредством нормативного консенсуса и благодаря общим ценностям – эта концепция восходит еще к Парсонсу и Дюркгейму. Такая форма интеграции становится крайне проблематичной, если принять во внимание повышение культурного и этнического самосознания среди населения национального государства (см., например: Featherstone, 1990). Поскольку общие ценности более не являются плодом совместных традиций и не могут быть просто навязаны какой-либо властью, интеграция через нормы и ценности представляется все менее эффективной. Фактически, сегодня такая интеграция вообразима лишь как социокультурно выстроенный консенсус (Etzioni, 1994). Питерс (Peters, 1993) указывает, что к интеграции могут привести и другие факторы, например, совместное процветание, которое обеспечивает социальную интеграцию больших сегментов населения. При совместном процветании существенную роль играют объекты, и возможно, следует выяснить их роль в такой интеграции. В экспертных контекстах объединяющая роль объектов познания, возможно, связана с их многочисленными обличьями: например, с их способностью распространяться в качестве пробных образцов, демонстрационных материалов, карт, прототипов, веществ и т. д. Такая форма объектной интеграции может создавать «мыслящие» сообщества (ср. Hutchins, 1995), коллективные обязательства по отношению к отсутствиям, обнаруживаемым в неполных объектах, и эмоциональную склонность к концентрации чувств, образов и метафор на ключевых объектах. Я полагаю, что объектная интеграция играет решающую роль при формировании исследовательских групп (Geison, 1993) и экспериментальных систем (Rheinberger, 1992) через многие поколения участников.

Идея объектуализации предполагает, что мы наблюдаем переход форм взаимозависимости: от социальной и нормативной интеграции в сторону объектов как партнеров по отношениям или элементов окружающей среды. Эта идея не игнорирует и не отвергает явление, заключавшееся в том, что известные формы привязанности к объектам и через объекты всегда были с нами; я утверждаю лишь, что эти формы широко развиваются в постсоциальных культурах знания и должны учитываться в наших ключевых концепциях социального. Те преобразования, на которые я указываю, нуждаются в дальнейшем выявлении посредством эмпирического изучения тесных объектных отношений в экспертных сферах, а также в других областях. Например, особенно богатым на социальность с объектами может оказаться досуг, а на совершенно ином уровне – международный рынок фондов и форекс-трейдинга, для которого характерна полная поглощенность участников объектами (Abolafi a, 1996: 238), которые никогда не являются фиксированными (например, цена товара), и которые уже давно считаются насыщенными знанием (Hayek, 1945). Подобные исследования могут расширить наши представления о составных частях социальности, что необходимо для понимания нынешнего перехода к постсоциальному обществу знания и все большей склонности к индивидуализированному образу жизни. Кроме того, они позволят нам различать всевозможные типы социальности с объектами и посредством объектов, увязав их с межличностным разнообразием социальных форм.