Социология вещей (сборник статей)

Существует и иная линия рассуждений, примеры которой заставляют усомниться в главном тезисе данной статьи. Я выступил с утверждением о том, что в генезисе социальных объектов символическое упорядочивание вещей имеет приоритет над материальным. Мною было заявлено, что физические, химические и биологические свойства материальной среды выступают в роли ограничителей по отношению к тем социальным порядкам, которые призваны эффективно приспосабливать эту среду к человеческим потребностям. Лейтмотивом моего рассуждения выступала мысль о том, что выбор особо значимых из имеющихся бесчисленных свойств материальной среды предопределяется преобладающими в данном пространственно-временном контексте нарративами. Между тем, вопреки сказанному, можно утверждать, например, что роль священников как предсказателей ежегодных разливов Нила влияла на характер социальной структуры в сельскохозяйственном производстве Древнего Египта. Географические особенности Нильской долины косвенным образом повлияли на формирование социального порядка, закрепившего власть фараонов.

Социальные мотивы и материальные предметы

Ранее в своем исследовании социального господства (Harré, 1993) я уже пытался показать, что все на самом деле не так просто. Как мне представляется, люди всегда существовали в условиях некоего двойственного социального устройства. Одна сторона его состояла в поддержании социальных условий жизнеобеспечения в той или иной среде. Речь в данном случае идет о практическом строе; в его контексте у всех людей имелись собственные, соответствующие местным условиям роли. Другая сторона их жизни всегда заключалась в социальных установлениях, ответственных за формирование иерархий почестей и позиций. Это экспрессивный строй. Так вот, полное значение, коим обладают для людей материальные предметы, можно постичь только выявив содержание обеих этих ролей. «Мазерати Битурбо Кватропорте» представляет собой подходящее средство еженедельной доставки из супермаркета всякой всячины. Помимо этого, подобный автомобиль является наглядной демонстрацией богатства, стиля и т. д. Почти любой материальный предмет, ставший необходимым элементом практического порядка той или иной культуры, скорее всего, занимает определенное место и в ее экспрессивном строе. Само собой разумеется, нарративы, поддерживающие эти два порядка, радикально различаются между собой. Следует заметить, что некоторые из дорогих и затратных объектов практического порядка могут оказаться фактически лишенными ценности в рамках дополняющего его экспрессивного порядка, если будут восприняты как нечто грубое или вульгарное.

Введение этого различения явилось великим достижением Торстена Веблена (1899). О нем свидетельствуют нарративные конвенции таких изданий, как «Hello!». Верно, однако, и то, что не все вещи, которым находится место в экспрессивном порядке, существуют и в ассоциированном с ним практическом порядке. Как отмечал Веблен, породы собак, некогда выведенные для охоты, могут утрачивать свою изначальную функцию, превращаясь просто в атрибуты стиля. Что же до социальных мотивов, окружающих материальные предметы, думаю, они чаще всего говорят о приоритете экспрессивного строя над практическим (Harré, 1993: 192–203). В данной работе я не стану останавливаться на этом вопросе.

Вся социальная жизнь есть не что иное, как символические обмены, а также совместное конструирование смыслов и управление ими; это относится и к смыслам вещей. Лишь будучи определенным образом проинтерпретированными, и став частью человеческого нарратива, материальные сущности приобретают социальную релевантность. Интерпретации же нуждаются в грамматиках, обладающих исторической и культурной спецификой. Выготский (1986) показал, как определенные грамматики переходят из поколения в поколение, что обеспечивает сохранение на протяжении нескольких веков одних и тех же интерпретаций. Это порождает иллюзию, будто сохраняемое есть некая вещь, столь же реальная, сколь реальна, например, ограничивающая какую-нибудь территорию горная гряда. Возьмем, например, деньги. Выпуск банкноты, использование ее, есть всего лишь перформативный акт, обещание. В этом деньги не отличаются от вина для причащения, дорожного знака и пр. Все эти вещи являются социальными объектами только внутри динамически меняющихся рамок (frames) сюжетных линий. Они – самый эфемерный и «невидимый» продукт из всех действительно реальных продуктов человеческой деятельности, они – нарративы, имеющие хождение лишь при определенной социальной организации. Согласно винодельческому нарративу, шампанское – это ферментированный виноградный сок. Подаваемый с икрой, он являет собой воплощение величия, в соседстве же с пастушьей запеканкой он свидетельствует лишь о претенциозности.

Перевод с английского Ирины Мюрберг

Литература

Bourdieu, P. (1973) The Berber House’, ch. 18 in M. Douglas (ed.) Rules and Meanings. Harmondsworth: Penguin Books.

Foucault, M. (1986) Discipline and Punish. Harmondsworth: Penguin Books.

Gibson, J. J. (1979) An Ecological Approach to Visual Perception. Boston, ma: Houghton Mifflin.

Goodman, N. (1978) Ways of World Making. Indianapolis, in: Hackett.

Harre, R. (1993) Social Being, 2nd edn. Oxford: Blackwell.

Propp, V. (1968 [1925]) The Morphology of the Folk Tale. Austin, tx: University of Texas Press.

Sabat, R. (1994) ‘Excess Disability and Malignant Social Psychology: A Case Study of Alzheimer’s Disease’, Journal of Community and Applied Social Psychology 4: 157–66.

Veblen, Т. (1899) A Theory of the Leisure Class. New York: Macmillan.

Vygotsky L. S. (1986) Thought and Language. Cambridge, ma: MIT Press.

Игорь Копытофф

Культурная биография вещей: товаризация как процесс [138]

Для экономиста товары просто «есть». Определенные предметы и права на них создаются, существуют и могут наблюдаться в процессе циркуляции по экономической системе, в ходе которой они обмениваются на другие предметы, обычно на деньги. Такое представление задает рамки для определения товара с позиций здравого смысла: товар – это вещь, обладающая потребительской и меновой стоимостью. Данного определения нам хватит для освещения ряда предварительных вопросов, поэтому ненадолго примем его, а в дальнейшем разовьем, насколько позволит предмет разговора.

С точки зрения культуры, производство товаров является культурным и когнитивным процессом: товары следует не только произвести физически как вещи, но и маркировать в координатах культуры как вещи определенного рода. Из всего диапазона предметов, наличествующих в обществе, лишь некоторые получают право называться товарами. Более того, один и тот же предмет может считаться товаром в один период времени и не считаться им в другой. И, наконец, один и тот же предмет может одновременно являться в глазах одного человека товаром, а в глазах другого – нет. Подобные изменения и разногласия при оценке того, является ли вещь товаром, свидетельствуют о существовании моральной экономики, которая скрывается за объективной экономикой, выражающейся в зримых сделках купли-продажи.

О людях и вещах

Современная западная мысль (в большей или меньшей степени) считает само собой разумеющимся, что вещи – физические объекты и права на них – совокупно образуют естественную вселенную товаров. На противоположный полюс мы помещаем людей, представляющих естественную вселенную индивидуальности и уникальности. Такое концептуальное противопоставление индивидуализированных людей и товаризованных вещей – идея современная и, в культурном плане, доселе неслыханная. Люди могут становиться товаром и становились им снова и снова, в бесчисленных обществах в течение всей истории, посредством широко распространенных институтов, известных под общим названием «рабство». Поэтому логично рассмотреть идею товара в контексте рабства.