Узница Шато-Гайара

й в качестве ближайшего кандидата на папский престол по десять раз на дню считал и пересчитывал голоса; но отнюдь не столь ясно для Бувилля, который с трудом следил за речью кардинала, монотонной, как увещевания исповедника.

– Папа должен быть избран двумя третями голосов. Нас здесь на конклаве присутствует двадцать три человека: пятнадцать французов и восемь итальянцев. Из этих восьмерых пятеро за кардинала Гаэтани, племянника Бонифация… Они непримиримы. Никогда они не согласятся нас поддерживать. Они мечтают отомстить за Бонифация, ненавидят французский царствующий дом и всех, кто прямо или через папу Климента, моего глубокочтимого благодетеля, служил Франции.

– Ну а трое других?

– ..ненавидят Гаэтани; из них двое – Колонна и один – Орсини. Семейные склоки… Ни один из этих троих не имеет достаточного авторитета, чтобы рассчитывать на папскую тиару, и в той мере, в какой я мешаю избранию Гаэтани, они согласны отдать свои голоса за меня… Но они тут же отступятся, если им пообещают перенести Святой престол в Рим – это единственное, что может их примирить, хотя вслед за тем они все равно перережут друг друга.

– А пятнадцать французов?

– Ах, если бы французы голосовали дружно, у вас уже давным-давно был бы папа! Но из них за меня отдадут голос только шестеро, я имею в виду тех, к которым через мое посредство благоволит король Неаполя.

– Шесть французов и три итальянца, итого девять, – подсчитал Бувилль.

– Именно так, мессир… Итого будет девять, а нам требуется шестнадцать. Учтите, что и девяти остальных французов также недостаточно для избрания папы, намеченного Мариньи.

– Итак, вам нужно получить еще семь голосов. Не считаете ли вы, что можно приобрести их за деньги? Я могу предоставить в ваше распоряжение известную сумму. Во что обойдется кардинал? Как по-вашему?

Бувиллю казалось, что он ведет дело с исключительной ловкостью, но, к его величайшему удивлению, Дюэз отнесся к этому предложению более чем хладнокровно.

– Не думаю, что французские кардиналы, чьих голосов нам недостает, будут чувствительны к подобным аргументам. И вовсе не потому, что главная их добродетель – честность, или потому, что ведут они суровую жизнь; но страх, который внушает им мессир де Мариньи, заставляет их в данный момент пренебрегать всеми земными благами. Итальянцы более алчны, но разум их ослеплен ненавистью.

– Итак, дело упирается в Мариньи, вернее, все объясняется его властью над девятью французскими кардиналами? – осведомился Бувилль.

– Сегодня все зависит именно от этого, мессир. Завтра может найтись другая причина. Сколько золота вы можете мне вручить?

Бувилль прищурил глаза:

– Но ведь вы сами, ваше высокопреосвященство, только что сказали, что золотом здесь ничему не поможешь?

– Вы меня превратно поняли, мессир. Ибо, действительно, с помощью золота новых сторонников мне приобрести не удастся, но оно более чем необходимо, дабы сохранить тех, какие есть и для каковых я, не будучи еще избранным, не могу служить источником