Последняя мистификация Пушкина

Вре­ме­ни для «ве­се­лья» не ос­та­ва­лось: Ар­ши­ак был прав, и Пуш­ки­ну при­шлось под­чи­нить­ся ду­эль­ным пра­ви­лам. В на­ча­ле один­на­дца­то­го ча­са он вы­шел из до­ма и от­пра­вил­ся на по­ис­ки се­кун­дан­та.

В за­пис­ках Жу­ков­ско­го об этом ни­че­го не го­во­рит­ся, но в них нет и на­ме­ка на пе­ре­пис­ку с Ар­шиа­ком; и во­об­ще нет мно­го из то­го, что про­изош­ло тем ут­ром - на­при­мер, со­об­ще­ния о по­хо­ро­нах сы­на Гре­ча, ко­то­рое по­эт по­лу­чил с ут­рен­ней по­чтой, и упо­ми­на­ния о ви­зи­те в две­на­дца­том ча­су Цве­тае­ва, при­каз­чи­ка кни­го­из­да­те­ля Смир­ди­на. По­хо­же, Жу­ков­ский кон­спек­ти­ро­вал лишь от­дель­ные фак­ты, ко­то­рые его за­ин­те­ре­со­ва­ли в рас­ска­зах до­маш­них. Ис­сле­до­ва­те­ли же боль­шей ча­стью ви­дят в за­пис­ке пе­ре­чень стро­го увя­зан­ных между со­бой со­бы­тий и де­ла­ют вы­вод, что Пуш­кин до ча­су дня из до­ма не вы­хо­дил. Но ме­ж­ду ут­рен­ним ча­ем и обе­дом мог­ло про­изой­ти мно­го со­бы­тий.

Вос­по­ми­на­ния Дан­за­са, за­пи­сан­ные в 1863 го­ду, как и лю­бые дру­гие вос­по­ми­на­ния не ли­ше­ны не­дос­тат­ков ме­му­ар­ной ли­те­ра­ту­ры - сме­си слу­хов и наблюдений, вос­про­из­ве­ден­ных сла­бею­щей па­мя­тью. Но в от­ли­чие от дру­зей по­эта, при­над­ле­жав­ших к ка­рам­зин­ско­му круж­ку, Дан­за­су во всей ду­эль­ной ис­то­рии осо­бен­но и не­че­го бы­ло вспо­ми­нать, кро­ме по­след­не­го дня ка­та­ст­ро­фы. Ве­ро­ят­но, он де­сят­ки раз по го­ря­че­му сле­ду по­вто­рил свой рас­сказ близким и зна­ко­мым по­эта, а, зна­чит, за­пом­нил де­та­ли про­ис­ше­ст­вия с осо­бой ост­ро­той, не под­вла­ст­ной вре­ме­ни. Он вспо­ми­нал:

27 ян­ва­ря 1837 го­да К.К.Дан­зас, про­хо­дя по Пан­те­лей­мон­ской ули­це, встре­тил Пуш­ки­на в са­нях. В этой ули­це жил то­гда К.О.Рос­сет; Пуш­кин, как по­ла­га­ет Дан­зас, за­ез­жал сна­ча­ла к Рос­се­ту и, не за­став по­след­не­го до­ма, по­ехал уже к не­му Пуш­кин ос­та­но­вил Дан­за­са и ска­зал:

- Дан­зас, я ехал к те­бе, са­дись со мной в са­ни и по­едем во фран­цуз­ское по­соль­ст­во, где ты бу­дешь сви­де­те­лем од­но­го раз­го­во­ра[586].

В этой час­ти вос­по­ми­на­ний осо­бен­но важ­но упо­ми­на­ние о Рос­се­те. Мож­но со­гла­сить­ся с тем, что сце­на встре­чи Пуш­ки­на и Дан­за­са на ули­це при­ду­ма­на обо­и­ми для смяг­че­ния на­ка­за­ния се­кун­дан­та, но при­чем тут Рос­сет? За­чем вспо­ми­нать о нем и раз­ру­шать удоб­ный миф? Оче­вид­но, Дан­зас спус­тя чет­верть ве­ка продолжал жить со­бы­тия­ми то­го дня, пы­та­ясь по­нять их ло­ги­ку и свое ме­сто во всей истории. Очень важ­но бы­ло, что по­эт сна­ча­ла, в один­на­дца­том ча­су, за­шел к Рос­се­ту с пред­ло­же­ни­ем стать се­кун­дан­том, но не за­стал его до­ма. И толь­ко то­гда, взяв са­ни, от­пра­вил­ся к Дан­за­су - и то­же мог не за­стать его до­ма, но встре­тил­ся с ним на пу­ти. Не­ве­ро­ят­ное сов­па­де­ние! Но, имен­но, цепь не­ве­ро­ят­ных сов­па­де­ний, осо­бен­но оза­да­чи­ва­ла ка­ж­до­го, кто пы­тал­ся од­ним взгля­дом оки­нуть день пуш­кин­ской ду­эли – в том чис­ле и Дан­за­са.

По­эт пред­ло­жил дру­гу по­ехать с ним во фран­цуз­ское по­соль­ст­во, что­бы при­сут­ст­во­вать при важ­ном раз­го­во­ре. Тот, «не го­во­ря ни сло­ва, сел с ним в са­ни, и они по­еха­ли в Боль­шую Мил­ли­он­ную». По до­ро­ге Дан­зас, ес­те­ст­вен­но, по­ин­те­ре­со­вал­ся, ку­да за­хо­дил по­эт и уз­нал о его ви­зи­те к Рос­се­ту. Прав­да, о це­ли ви­зи­та он до­га­дал­ся чуть поз­же:

Во вре­мя пу­ти Пуш­кин го­во­рил с Дан­за­сом, как буд­то ни­че­го не бы­ва­ло, со­вер­шен­но о по­сто­рон­них ве­щах. Та­ким об­ра­зом дое­ха­ли они до до­ма фран­цуз­ско­го по­соль­ст­ва, где жил д'Аршиак. По­сле обык­но­вен­но­го при­вет­ст­вия с хо­зяи­ном Пуш­кин ска­зал гром­ко, об­ра­ща­ясь к Дан­за­су:

- Я хо­чу те­перь по­свя­тить вас во все (фр.), - и на­чал рас­ска­зы­вать ему все, что про­ис­хо­ди­ло ме­ж­ду ним, Дан­те­сом и Ге­ке­ре­ном, то есть то, что чи­та­те­лям из­вест­но из ска­зан­но­го на­ми вы­ше[587].

А вы­ше, как мы зна­ем, бы­ло ска­за­но, опять же с чу­жих слов, об об­ра­зо­ва­нии двух пар­тий за и про­тив Пуш­ки­на, о про­ти­во­бор­ст­ве этих пар­тий, о же­ла­нии од­них ого­ро­дить по­эта от ос­кор­би­тель­ных слу­хов и стрем­ле­ние дру­гих све­сти про­тив­ни­ков вме­сте - в об­щем, пол­ный на­бор по­лу­прав­ды и слу­хов, воз­ник­ший по­сле смер­ти по­эта. Тут жанр взял свое - и друг Пуш­ки­на вы­сту­пил в ро­ли обыч­но­го ми­фо­твор­ца. А го­во­рил по­эт не бо­лее то­го, что сам Данзас из­ло­жил в ра­пор­те, дан­ном Ко­мис­сии во­ен­но­го су­да сра­зу по­сле катастрофы:

Алек­сандр Сер­гее­вич Пуш­кин на­чал объ­яс­не­ние свое у г. д'Аршиака сле­дую­щим: по­лу­чив пись­ма от не­из­вест­но­го, в ко­их он ви­нов­ни­ком по­чи­тал Ни­дер­ланд­ско­го по­слан­ни­ка, и уз­нав о рас­про­стра­нив­ших­ся в све­те не­ле­пых слу­хах, ка­саю­щих­ся до чес­ти же­ны его, он в но­яб­ре ме­ся­це вы­звал на ду­эль г-на по­ру­чи­ка Гек­кер­на, на ко­то­ро­го пуб­ли­ка ука­зы­ва­ла; но ко­гда г-н Гек­керн пред­ло­жил же­нить­ся на своя­че­ни­це Пуш­ки­на, то­гда, от­сту­пив от по­един­ка, он, од­на­ко ж, не­пре­мен­ным ус­ло­ви­ем тре­бо­вал от г-на Гек­кер­на, чтоб не бы­ло ни­ка­ких сно­ше­ний ме­ж­ду дву­мя се­мей­ст­ва­ми. Не взи­рая на сие гг. Гек­кер­ны да­же по­сле свадь­бы не пе­ре­ста­ва­ли дерз­ким об­хо­ж­де­ни­ем с же­ною его, с ко­то­рою встре­ча­лись толь­ко в све­те, да­вать по­вод к уси­ле­нию мне­ния, по­но­си­тель­но­го как для его чес­ти, так и для чес­ти его же­ны. Да­бы по­ло­жить се­му ко­нец, он на­пи­сал 26 ян­ва­ря пись­мо к Ни­дер­ланд­ско­му по­слан­ни­ку, быв­шее при­чи­ною вы­зо­ва г. Гек­кер­на. За сим Пуш­кин соб­ст­вен­но для мое­го све­де­ния про­чел и са­мое пись­мо, ко­то­рое, ве­ро­ят­но, бы­ло уже из­вест­но се­кун­дан­ту г. Гек­кер­на[588].

Пуш­кин окон­чил свое объ­яс­не­ние сле­дую­щи­ми сло­ва­ми:

Те­перь един­ст­вен­ное, что я хо­чу вам ска­зать, - это то, что ес­ли де­ло не кон­чит­ся се­го­дня же, то при пер­вой встре­че с Гек­кер­ном, от­цом или сы­ном, я плю­ну им в ли­цо (фр.).

Тут он ука­зал на Дан­за­са и при­ба­вил: «Вот мой се­кун­дант» (фр.).

По­том об­ра­тил­ся к Дан­за­су с во­про­сом:

- Вы со­глас­ны? (фр.)

По­сле ут­вер­ди­тель­но­го от­ве­та Дан­за­са Пуш­кин уе­хал, пре­дос­та­вив Дан­за­су, как сво­ему се­кун­дан­ту, ус­ло­вить­ся с д'Аршиаком о ду­эли[589].

Скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что по­эт силь­но рис­ко­вал, ко­гда без пред­ва­ри­тель­ной до­го­во­рен­но­сти об­ра­тил­ся к Дан­за­су с пред­ло­же­ни­ем стать се­кун­дан­том. Он рас­счи­ты­вал на до­б­рые чув­ст­ва дру­га и как буд­то не ошиб­ся. В другом ра­пор­те Во­ен­но­суд­ной ко­мис­сии Дан­зас так объ­яс­нил свое ре­ше­ние:

По­сле все­го, что я ус­лы­шал у г. д'Аршиака ...я не мог не по­чи­тать из­брав­ше­го ме­ня в сви­де­те­ли тяж­ко ос­корб­лен­ным в том, что че­ло­век це­нит до­ро­же все­го в ми­ре: в чес­ти же­ны и соб­ст­вен­ной; ос­та­вить его в сем по­ло­же­нии по­ка­за­лось мне не­воз­мож­ным, я ре­шил­ся при­нять на се­бя обя­зан­ность се­кун­дан­та[590].

Но, ка­жет­ся, эта ис­то­рия име­ла ку­да бо­лее раз­вер­ну­тый сю­жет. Тур­ге­нев в пись­ме к Не­федь­е­вой от 28 ян­ва­ря ого­во­рил­ся, что

Пуш­кин встре­тил на ули­це Дан­за­са, пол­ков­ни­ка, бра­та обер-про­ку­ро­ра, ко­то­рый жи­вал пре­ж­де в Мо­ск­ве, по­вез его к се­бе на да­чу и толь­ко там уже по­ка­зал ему пись­мо пи­сан­ное им к от­цу Ге­кер­на[591].

Это сви­де­тель­ст­во мож­но спи­сать на не­дос­та­точ­ную ос­ве­дом­лен­ность Тур­ге­не­ва - ведь он пи­сал пись­мо еще при жи­вом по­эте и на­во­дить справ­ки бы­ло не­лов­ко, но, ско­рее все­го, дру­зья за­ез­жа­ли на да­чу для ко­рот­ко­го объ­яс­не­ния - у них ос­та­ва­лось для это­го чуть бо­лее по­лу­ча­са – и объ­яс­не­ние у Ар­шиа­ка уже но­си­ло фор­маль­ный ха­рак­тер.

Как бы то ни бы­ло, Пуш­кин вер­нул­ся до­мой в при­под­ня­том на­строе­нии. По­го­да бы­ла пре­крас­ная. «Све­тит яр­кое солн­це. Три гра­ду­са мо­ро­за...»[592], как пи­са­ла в тот день Со­фья Ка­рам­зи­на. На­пря­же­ние, ко­то­рое вы­звал от­каз Мед­же­ни­са, спа­ло - се­кун­дант чу­дес­ным об­ра­зом был най­ден, а, зна­чит, си­туа­ция вы­рав­ни­ва­лась. Ве­се­лым и ра­до­ст­ным он вы­шел к обе­ду - та­ким и за­пом­нил­ся до­маш­ним. И все же вол­не­ние ска­зы­ва­лось: в ожи­да­нии при­хо­да Дан­за­са, он за­мет­но бод­рил­ся: