Мои университеты

етят, как листья с дерева, сотрутся, как надписи мелом, и владычно обнимет меня неподвижность, тишина.

И большой человек в рваном овчинном тулупе, в лохматой бараньей шапке, шагающий у руля, остановится недвижимо, заколдованный навеки, не будет рычать:

- Орр-оп! 0-урр...

Я спросил его:

- Как тебя звать?

- А зачем тебе знать? - глухо ответил он.

На закате солнца, отплывая из Казани, я заметил, что у этого человека, неуклюжего, как медведь, лицо волосатое, безглазое. Становясь к рулю, он вылил в деревянный ковш бутылку водки, выпил её в два приёма, как воду, и закусил яблоком. А когда буксир дёрнул баржу, человек, вцепившись в рычаг руля, взглянул на красный круг солнца и, тряхнув башкой, сказал строго:

- Благослови осподь!

Пароход ведёт из Нижнего, с ярмарки, в Астрахань четыре баржи, гружённые штучным железом, бочками сахара и какими-то тяжёлыми ящиками, всё это для Персии. Баринов постучал по ящикам ногою, понюхал, подумал и сказал:

- Не иначе - ружья, с Ижевского завода...

Но рулевой ткнул его кулаком в живот и спросил:

- Тебе какое дело?

- В мыслях моих...

- А - в морду - хочешь?

За проезд на пассажирском пароходе нам нечем платить, мы взяты на баржу "из милости", и, хотя мы "держим вахту", как матросы, все на барже смотрят на нас, точно на нищих.

- А ты говоришь - народ, - упрекает меня Баринов. - Тут - просто: кто на ком сел верхом...

Тьма так плотна, что барж не видно, видишь только освещённые огнями фонарей острия мачт на фоне дымных туч. Тучи пахнут нефтью.

Меня раздражает угрюмое молчание рулевого. Я назначен боцманом "вахтить" на руле в помощь этому зверю. Следя за движением огней, на поворотах, он тихо говорит мне:

- Эй, берись!

Вскакиваю на ноги и ворочаю рычаг руля.

- Ладно, - ворчит он.

Я снова сажусь на палубу. Разговориться с этим человеком - не удаётся, он отвечает вопросами:

- А тебе что за дело?

О чём он думает? Когда проходили место, где жёлтые воды Камы вливаются в стальную полосу Волги, он, посмотрев на север, проворчал:

- Сволочь.

- Кто?

Не ответил.

Где-то далеко, в пропастях тьмы, воют и лают собаки. Это напоминает о каких-то остатках жизни, ещё не раздавленных тьмою. Это кажется недосягаемо далёким и ненужным.

- Собаки тут плохие, - неожиданно говорит человек у руля.

- Где - тут?

- Везде. У нас собака - настоящий зверь...

- Ты - откуда?

- Вологодской.

И, точно картофель из прорванного мешка, покатились серые, тяжёлые слова:

- Это - кто с тобой - дядя? Дурак он, по-моему. А у меня дядя умный. Лихой. Богач. В Симбирском пристань держит. Трактир. На берегу.

Выговорив всё это медленно и как бы с трудом, человек уставился невидимыми глазами на мачтовый фонарь парохода, следя, как он ползёт в сетях тьмы золотым пауком.

- Берись, ну... Грамотный? Не знаешь - кто законы пишет?

Не дождавшись ответа, он продолжает:

- Разно говорят: одни - царь, другие - митрополит Сенат. Кабы я наверно