В союзе звуков, чувств и дум

Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи,

Пусть пылится лучше. Не отдам!»

Очевидно, что мудрый старик выражает здесь авторское мнение и авторский пафос...

Все, кто пережил военное лихолетие, помнят, что в народе, во всей огромной стране сложились понятия: фронтовик и нефронтовик. Понятия, включавшие в себя, кроме прямого смысла, еще и некий психологический оттенок. Все понимали, что тыл необходим, что без него невозможен и фронт. Условия жизни в тылу были подчас тяжелее, чем на фронте.

И все же, и все же...

На войне, как известно, погибают чаще. Наиболее остро вопрос стоял перед теми, кто в какой-то степени мог выбирать свою судьбу: поэт иногда мог оставаться поэтом, а мог быть пулеметчиком, комиссаром, разведчиком. Самойлов выбрал последнее.

В его ранней поэме «Чайная» есть песня фольклорного типа, очень распространенного в послевоенные годы. Смысл песни выражает, по сути, и смысл главного конфликта поэмы. Инвалиды поют:

Девка год ждала,

И другой ждала,

А на третий год

К мужику ушла,

Ушла к мужику,

Нефронтовику...

Этот «мужик-нефронтовик» нарисован поэтом, вернувшимся С фронта.

Дым летит к небесам.

Пар течет по усам,

Входит в чайную сам

Федор Федорыч сам.

Враз видать по глазам:

То ли зав,

То ли зам,

Ишь какой важный!

Буфетчица Варвара, та, которая не дождалась жениха, заявляет Федору Федорычу при всем честном народе:

Не затем я ушла,

Что другого ждала,

А затем я ушла,

Что твоей не была.

Так тому и быть,

Нам с тобой не жить!

А в конце сам автор резюмирует:

...Федор Федорыч не спит.

Он идет под синей стужей

По тропинкам голубым.

Никому-то он не нужен,

И никем он не любим!

Так что тема «нефронтовика» была решена давно и, повидимому, окончательно. Зачем же понадобилось Самойлову в 1962 году возвращаться к ней, да еще фантастически привлекать для нового решения тень старика Державина?

В зрелую пору «второго перевала» поэт углубляется не только в художественный мир Пушкина, но, как уже говорилось, и в мир его нравственных устоев. В стихотворении «Старик Державин» нет Пушкина как действующего лица. Но без его нравственного поля нет стихотворения.

Решается проблема ЧЕСТИ.

Не просто совести, с которой на худой конец можно поладить, как поладили с ней герои «Чайной». А именно чести. Юноша, благословенный Державиным в 1815 году, был или стал невольником чести. С ней он не мог поладить, сталкиваясь даже с царем или смертью. Да, Блок прав: все меркнет перед одним: «Пушкин - поэт». Но он не был бы таким поэтом, не будь его гений пронизан безусловным и неотступным чувством чести.

Самойлов, видимо, и здесь находя воплощение своего жизненного идеала, меряет себя и своих сверстников - поэтов военного поколения этой меры чести. Вот почему он обходит вопрос о таланте, как о главном, что должно бы определить претендента на освобождающуюся лиру. Талант не может оправдать бесчестие. Но тут есть и обратная связь: бесчестным не может быть истинный талант. Старик Державин отказывается передать лиру некоему малому способному, потому что для него, когда-то благословившего Пушкина, ясно: настоящие поэты в данный момент там, у пулеметов, в блиндажах, в грязи, - невольники незапятнанной чести. И он будет ждать, когда вернутся ЭТИ, не веря, что все они «убиты наповал». А лира пусть пока пылится. Важно, чтобы пыль с нее стряхнули чистые руки.

Вводя в поэзию через образ старика Державина понятие пушкинской чести, Самойлов выводит тему за рамки военного времени. Это понятие распространяется на все времена. Каждое поколение должно иметь своего невольника чести, чтобы получить право на державинскую лиру. Мирное время не упрощает судьбу избранника: Пушкин в войнах не участвовал...

С именем Пушкина связано множество имен, привлекающих наше внимание лишь потому, что они были с ним связаны. Нас живо интересуют не только его ближайшие друзья или враги, но и отдаленные корреспонденты, случайные знакомые. Но, кроме целой галереи лиц, в ином случае представлявших бы интерес разве что для узкого круга историков, Пушкин оставил нам ряд символов, своеобразные модели отношений.

Пушкин и лицейские друзья.

Пушкин и Василий Львович: гениальный подросток и посредственный стихотворец, связанные родственными узами.

Пушкин и Жуковский.

Пушкин и Николай.

Пушкин и Наталья Николаевна.

Пушкин и Булгарин.

Пушкин и Дантес.

И т. д., и т. д.

Мы привыкли пользоваться этими моделями для обозначения сходных ситуаций, повторяющихся в жизни. Про когото говорят: «Это его Гончарова». Или: «Статья попахивает Фаддеем Венедиктовичем». Иногда шутят: «Тут надо бы Дантеса»... Нередки случаи, когда школьные друзья регулярно встречаются 19 октября и уж непременно поют: «Куда бы нас ни бросила судьбина».

Замечательно, что при всех подобных ситуациях из модели изымается сам Пушкин. Когда мы говорим: «Это его Гончарова», то вовсе не подразумеваем, что он - гениальный поэт. Просто - любит. И поминая Булгарина, имеем в виду лишь методы его критик, а не то, что они направлены против гения. В еще большей степени это относится к шутке с Дантесом. Мы понимаем: повториться с большим или меньшим приближением к модели могут характеры, ситуации - все, кроме Пушкина. Он неповторим. И для конкретных вариантов модели не нужен. Он ее создал в общезначимом смысле, и этого достаточно: жизнь, как правило, развивается без постоянного участия в ней гения.

Самойлов включает в обиход еще одну модель, связанную с Пушкиным и абстрагированную от него, от лицейского экзамена 1815 года. Перефразируя знаменитые строки, можно сказать так: в каждом поколении Пушкина может не быть, но Державин быть обязан. Тот самый Державин, который, пусть он

...льстец и скаред

И в чинах, но разумом велик.

Знал, что лиры запросто не дарят...

Этот Державин может как угодно отличаться от своего прототипа, изменяться под влиянием времени. Но главное свое назначение должен выполнить: заметить достойного лиры невольника чести и благословить только его, не считаясь ни с трудностями, ни с соблазнами. Иначе он не «старик Державин», мимо него пройдет история и великая традиция российской поэзии, начатая благословением Пушкина.

Державин благословил Пушкина, передав ему свою лиру. Но обозначил этот торжественный акт Пушкин. Он осознал рождение великой традиции и как бы узаконил ее, в свою очередь передавая лиру следующим поколениям: