Марк Твен

В биографии Марка Твена, написанной Альбертом Пейном, имеется один из фольклорных рассказов, которыми Сэм Клеменс в дни своего лоцманства угощал сотоварищей:

«Ребята, однажды я проявил большую храбрость. Случился пожар. На четвертом этаже старик высовывался из окна и просил о помощи. Все внизу смотрели наверх, но никто не двигался. Не было достаточно длинной лестницы. Никто не имел необходимой для этого дела храбрости, кроме меня. Я рискнул, крикнул, чтобы мне дали веревку. Когда она появилась, я бросил конец старику — он поймал. Я приказал ему опоясаться. Он это сделал, и я… дернул его вниз» [31].

Рассказ этот весьма характерен для американского фольклора середины XIX века: описана типичная «проделка»; рассказ выдержан в псевдогероическом тоне; юмористически обыграно нелепое поведение действующего лица; печальное служит поводом для смеха.

У молодого Марка Твена есть немало таких грубоватых рассказов-анекдотов, особенно в его книге о Неваде и Калифорнии — «Закаленные». Такова же, например, и юмореска «Протест вдовы» (1870), где рассказывается о том, как услужливые друзья прислали набальзамированный труп мужа его жене, приложив счет в семьдесят пять долларов. Вдова потрясена этой цифрой, вопит и проклинает «чертей», заставивших ее платить «за чучело Дана» такую уйму денег, в то время как она и не может тратиться на столь «дорогие редкости».

В народном юмористическом рассказе слушатели ценили «чуточку нелепости» и «добрый смех». Девушка загнала себе в ногу иголку. Иголка, «слегка притупившись», вышла через голову ее внучки. Враль-охотник рассказывает старухе свое последнее приключение во время охоты на уток в Коннектикуте: «Утки, понимаете, так и летали взад и вперед… Схватил я рог с порохом, чтобы затравить ружье, а он выскользнул из рук и нырнул на дно. Вода была удивительно прозрачна, и я видел его в глубине речки. Плавать я совершенно не умею, вот я и говорю дяде Леку: «Вы же очень любезный парень, дайте ваш рог с порохом, затравить ружье». И что вы думаете, этот вонючий скот дал? «Хорошо, говорю, вы прекрасно ныряете; если вы достанете мои, я вам дам на затравку». Я думал, он оставит свой рог с порохом, а он — нет. Сунул его в карман, нырнул и остался там.

Старая леди широко открыла глаза, ожидая необычайного.

— Глянул я вниз, и, как вы думаете, — что этот скот делал?

— Господи, — воскликнула старуха, — и придумать не могу!

— Он сидел на дне и пересыпал порох из моего рога в свой».

Это образец «sky-breaking humour» (юмор, способный проломить небо).

Мокрый порох для охотника — повод для злости, ругательств и возмущения: сорвалась охота. Здесь мокрый порох «обыгран» комически: рассказчик намеренно забывает свойства вещей. Неожиданность отнесена в план этический. К удивлению рассказчика, дядя Лек под водой ведет себя так же «нормально», как и на суше: пересыпает порох в свой рог из чужого.

Американский народ умел ценить острое слово, знал, что насмешка разит лучше любого оружия. Меткое слово было свидетельством ума и поэтому рождало уважение к острослову. Оно было почти единственным источником веселья и развлечения и заменяло собою другие виды искусств, из которых в народе бытовала лишь примитивная музыка. Мастерское владение словом, даже в ругани, вызывало восхищение (достаточно вспомнить лоцмана Биксби из «Жизни на Миссисипи» или старуху колдунью из романа «Принц и нищий», сожженную на костре, со смертью которой погибло «великое искусство» ругани). Шутка, меткая фраза, крылатое словцо не заштамповывались; ценилась острота новизны, словотворчество. Каламбуры были в большом ходу.

Непочтение к смерти, превращенной христианской религией в таинство, давало начало огромному количеству анекдотов на библейские и евангельские темы. Извлекались различные несуразности христианских легенд и проверялись перед лицом здравого смысла. К сожалению, буржуазные историки литературы и фольклористы не приводят антирелигиозных рассказов и анекдотов в фольклорных сборниках. Обычно лишь констатируется, что такая тематика имелась в изобилии.

Функции народного юмора были разнообразными. Прямая, эстетическая — порадовать, развлечь слушателя, развеселить его, создать бодрое, энергичное настроение, дать возможность полюбоваться красотой, силой, умом человека — была тесно связана с социально-этической функцией юмора: воспитать стойкого человека для борьбы с суровой природой.

Народный юмор послужил началом литературного анекдота, литературного юмористического рассказа, наложил свой отпечаток на творчество Марка Твена, Амброза Бирса, О. Генри, Джека Лондона и других.

Современники Марка Твена — демократические писатели, соприкасавшиеся с жизнью народа и его искусством, — стремились перенести богатство народного юмора в литературу. Но все они — Артимес Уорд, Джо Биллингс, Дан де Квилли, Кейбл и другие — чаще всего воспринимали внешние черты народного юмористического искусства, и редко кто из них поднимался над уровнем посредственности. Поэтому их искусство не переживало самих писателей.

Некоторые из них, усвоив принципы построения народной юморески, механически пользовались ими при создании литературного рассказа. Так, например, Дан де Квилли в начале 60-х годов напечатал в «Энтер-прайз» рассказ об изобретении «солнечной брони». Целью этого изобретения было уменьшить летнюю жару в пустыне. Прибор состоял из одежды, сделанной из индийского каучука, к которой был приделан компрессор. Он пускался в ход, когда было слишком жарко, и останавливался, когда достигалась нормальная температура. Желая проверить свой аппарат, изобретатель решил- пересечь Мертвую Долину, когда жара доходила до 117°. Обратно он не вернулся. Его нашли в четырех-пяти милях от города замерзшим. Компрессор все еще работал, и ледяная сосулька висела под носом у трупа.

Здесь преувеличение доведено до абсурда, хотя сюжет развивается вполне логично: изобретатель, пустив в ход компрессор, защищающий от жары, не смог остановить его и… замерз. Рассказ наделал в свое время много шума, но воспринимался не как художественное произведение, а как инцидент из реальной жизни, попавший в газетную хронику. Действительно, он так и выглядел; Дан де Квилли создал грубое подражание народной юмореске.

Молодой Твен-журналист также вначале механически переносил типичные для народного искусства юмористические приемы в свои газетные рассказы, и нередко при этом терпел неудачи. Но с литературной зрелостью к нему пришло уменье использовать народные юмористические традиции с большим тактом.

Для Марка Твена характерно, что он не взял ничего реакционного и отрицательного из того, что имелось в народном искусстве эпохи капитализма. Наоборот, он заимствовал из народного юмора пародии на экспансионистские мотивы, в изобилии включал в свои произведения сюжеты народных юморесок на антирелигиозные темы, целиком разделил с народом чувство уничтожающего презрения к буржуазным дельцам-политикам.

Твен охотно пользовался традиционными формами американского юмора: комическим преувеличением, материализацией метафоры, обыгрыванием нелепой (алогичной) ситуации, «хвастовским» диалогом, трагическими сюжетами для комических целей и т. д.

Но гораздо большее воздействие оказало на него идейное содержание народного искусства: вера в человека, уверенность в торжестве светлого, гуманного начала в жизни над темным и низменным, уважение к разуму и достоинству человека простого, веселого, свободолюбивого и остроумного.

Глава II. Начало литературной деятельности Марка Твена. «Простаки за границей»

Литературная деятельность Марка Твена начинается столь рано, что захватывает отроческие годы, проведенные на реке Миссисипи. Очарование этого счастливого возраста на всю жизнь сохранилось в душе писателя, многократно было отражено в его романах, книгах путешествий, в «Автобиографии», рассказах, письмах, беседах. Так, в письмах к другу Уиллу Боуэну Твен признается, что романтика детства всегда имела для него «неоценимую прелесть» [32].