История всемирной литературы Т.1

К числу обрядов, до появления хеттов в Анатолии не встречающихся и связанных с общеиндоевропейскими, относится ритуал сожжения умершего царя (многими деталями совпадающий с гомеровским греческим). В составе подробного хеттского описания этого обряда сохранилась и ритуальная песня, которая и по основному содержанию, и по форме возводится к древней индоевропейской традиции:

Солнца Бог! Ему на благо

Приготовь ты этот луг!

Луг никто пусть не отнимет,

Луг никто пусть не отсудит!

Пусть на том лугу пасутся

У него быки и овцы,

Кони с мулами пасутся.

Не только самое представление о загробном мире как пастбище, где пасутся домашние животные, приносимые в жертву и сжигаемые при погребении царя, но и название этого пастбища (хеттское uellu, родственное греческому названию Елисейских полей и имени восточнославянского «скотьего бога» Велеса) возводится к общеиндоевропейскому.

Тот же вывод можно сделать и по поводу древнехеттского гимна богу Пирве, самим писцом-хеттом записанного с четким делением его на двустишия. В этом гимне отражена и другая характерная особенность поэзии на древних индоевропейских языках — имя самого бога Пирвы (родственное имени Перуна — бога княжеской дружины у восточных славян) повторяется в звуках других слов стихотворения, построенного, таким образом, как анаграмма Пирвы:

Это воины дружины

Путь для Пирвы проложили...

В стихотворении в архаическом ритуальном контексте упоминается слово «собрание» (tuliya), известное и из ряда позднейших древнехеттских текстов и родственное древнеисландскому pulr — «вития, жрец, говорящий при совершении обряда». Следовательно, в самом словоупотреблении ранних хеттских стихотворных гимнов можно видеть след древнеиндоевропейской традиции, облегчающий ее реконструкцию.

Столь же ранние общеиндоевропейские истоки можно предполагать и по отношению к основной части недавно обнаруженного (во время раскопок 1970 г.) древнехеттского мифа о детях царицы города Канеса. Хотя этот миф и соотнесен с реальными малоазиатскими городами — Канесом (Несой) и Цальпой (на берегу Черного моря — «Моря Цальпы» у хеттов), где хетты обитали на рубеже III и II тыс. до н. э., его сюжет намного древнее. Речь в нем идет о чудесном рождении тридцати мифологических героев-близнецов, которые вступают в кровосмесительный брак со своими тридцатью сестрами. Следы этого индоевропейского мифа обнаруживаются и в древнеиндоиранской традиции, и в древнеирландской (рассказ о трех братьях — близнецах Финдеамне, которых их сестра уговорила вступить с ней в брачную связь).

Как повествует хеттский миф, «первые из сыновей не узнали своих сестер. Последний же сказал: «Не будем брать в жены своих сестер. Вы не совершите такого поступка. Это не по нашему закону». Но те провели уже ночь с сестрами своими». Наиболее близкой типологической аналогией является легенда о То Кобинане в меланезийском мифе: этот культурный герой вводит во втором поколении запрет на кровосмесительные браки между братьями и сестрами, которые в первом поколении между собой женились, после того как мифологическая героиня (соответствующая царице Канеса в хеттской повести) родила культурных героев и первых женщин. Судя по стилю, к тому же древнейшему слою хеттской литературы относится первый из распространенных в ней образцов гротеска — диалог Храма Бога Грозы с чудовищами, которые, подобно Гераклу, должны были выполнить удивительные и трудные подвиги, но вернулись с признанием своей неудачи.

ЛИТЕРАТУРА ХАТТИ

Хеттская литература раннего времени, предшествовавшего хурритскому влиянию, складывалась благодаря взаимодействию устной традидии хеттов, близкой к ранним формам устной словесности на других родственных хеттскому анатолийских языках — лувийском (язык Лувии на юге Малой Азии) и палайском (язык Палы на северо-востоке Малой Азии), и литературы древних обитателей севера Малой Азии, говоривших на неиндоевропейском языке хатти. Этот последний язык, существенно повлиявший как на хеттский, так и на палайский, является древнейшим представителем северо-западнокавказской (абхазо-адыгской) семьи языков (составляющей часть более обширной северокавказской группы, включающей также дагестано-нахские языки). В хаттских обрядовых текстах сохранились целые сочетания слов, находящие точное соответствие в кабардинском и адыгейском фольклоре, где отражена древняя адыгская традиция, особенно близкая к хаттской. В частности, хаттское ista-razzil (темная земля) имеет точное соответствие в аналогичном словосочетании в кабардинских фольклорных текстах архаического содержания. Обрядовые формулы в хаттских текстах, содержащих заклятие против зла (хаттское уае, кабардинское е, черкесское I эй — «зло, злое, дурное»), практически буквально совпадают в хаттском и адыгском языках. Таким образом, исследование хаттского языка и поэзии открывает широчайшие возможности для изучения исторической поэтики фольклора северо-кавказских народов.

Сохранившиеся в архиве хеттских царей отрывки позволяют утверждать, что на языке хатти писались стихи с фиксированной метрической, строфической и звуковой формой. Некоторые из них, в частности стихотворные величания царя и царицы, была переведены на древнехеттский язык, как были переведены и стихотворные обращения к божествам с указанием различных их обозначений на «языке богов» и на «языке людей» (букв. среди богов и среди людей):

Тебя лишь смертные зовут Тахатанвити,

Среди богов ты Мать Источников — Царица!..

Тебя лишь смертные зовут Вассецилли,

Среди богов ты — царь, подобный Льву!

Различение «языка богов» и «языка людей» напоминает о сходной античной традиции (в этой связи существенно и то, что гомеровское особое название «крови богов» представляет собой заимствование из хеттского) и о подобном же разделении в древнеисландской и древнеирландской поэзии, в египетских текстах (а также и у других народов Евразии, в частности в фольклоре айнов). С религиозной традицией туземного населения, говорившего на языке хатти, связаны наиболее древние хеттские мифологические тексты. Эти тексты дошли до нас в качестве составных частей архаичных ритуалов. Составной частью ритуала, отмечавшего праздник Нового года (на языке хатти Puruliya), является мифологический рассказ о «змие». Этот рассказ может быть сопоставлен с аналогичными ритуальными сражениями божества с его врагом, которые приурочивались к новогоднему празднику у различных народов мира. В хеттском мифе рассказывается о том, как Бог Грозы отомстил своему врагу — Змию, который до этого одержал победу над богом. Миф дошел до нас в двух вариантах. В первом, более древнем варианте мщение удается благодаря человеку по имени Хупасияс, которого богиня Инара дарит за это своей любовью. Во втором варианте мифа Бог Грозы соединяется с дочерью человека по имени Бедный (Убогий), для того чтобы родить сына, который затем женится на дочери Змия и помогает своему отцу получить обратно сердце и глаза, отнятые у того Змием. То, что во втором, более позднем варианте бог мстит с помощью сына, специально для этого рожденного, напоминает аналогичный мотив в хурритском эпосе о боге Кумарби, переложенном на хеттский язык в более поздний период. Характерно, что оба мифа (о Змие и о Кумарби) оказали воздействие на легенду о Тифоне в греческой мифологии. Греки до времен Эсхила сохраняли память о «халибах» — хатти, первых изобретателях железа, обитавших на черноморском берегу Малой Азии. Не удивительно, что и в мифологии греков есть следы воздействия этого народа.

Миф хатти о поединке Бога Грозы со Змием отразился не только в литературе древней Малой Азии и соседних областей, но и в их искусстве: уже в конце хеттской истории сцены из этого мифа были воспроизведены на лувийском барельефе из Малатья. Слева на барельефе виден бог-змееборец, справа — кольца клубящегося пораженного им Змия. В позднейшем хеттском изобразительном искусстве нашел воплощение и другой миф хатти: сцены, изображающие падение божества с небес, историками хеттского искусства рассматриваются как иллюстрации мифа о луне, упавшей с неба и испугавшей Бога Грозы, который послал ей вслед гром и дождь.