История всемирной литературы Т.5

Общий ход общественного развития во Франции отражается в литературе в разных плоскостях. Появляются произведения, смело обличающие существующий порядок, такие, как «Кандид» Вольтера, «Мемуары» и «Женитьба Фигаро» Бомарше, романы и повести Дидро. Но обретаемую просветительской литературой зрелость нельзя оценивать только количеством и художественной ценностью книг, непосредственно обличающих социально-политические порядки в стране. Смелые идеи звучали и раньше, например, в «Магомете» Вольтера. Теперь просветители решают более сложные художественные задачи. Уже сравнение «Монахини» Дидро с антиклерикальными произведениями Вольтера показывает, насколько глубже поставлены здесь все вопросы, насколько сложнее раскрывается трагедия героини. Общество, где церковный фанатизм, бездушие государственных законов и корыстные интересы частных лиц сливаются в единую систему подавления прав человека, находится на таком рубеже, за которым должны неотвратимо последовать перемены.

Новые трудные проблемы, которые выдвигает перед писателями жизнь, не колеблют их веры в будущее, их убежденности в победе разума.

Но концепция просветительского оптимизма претерпевает существенные изменения, усложняется, освобождаясь от метафизической прямолинейности, что, например, нашло отражение в «Поэме о разрушении Лиссабона» Вольтера.

В литературе второй половины века картина мира предстает более запутанной и более трагичной — финалы «Простодушного» Вольтера, «Новой Элоизы» Руссо, «Поля и Виржини» Бернардена де Сен-Пьера, «Кума Матье» Дюлорана суровы или даже безрадостны. В «Племяннике Рамо» Дидро ставятся под сомнение уже самые иллюзии просветителей. Беспощадность социального анализа, который осуществляет Дидро, — это новая ступень реализма XVIII в., как и «Исповедь» Руссо, где герой подвергает себя самоанализу, откровенно обнажая такие стороны человеческого сознания, которые еще не были предметом изображения в литературе. Сопоставление этих двух произведений говорит об условности границ между отдельными художественными направлениями XVIII в. — в данном случае между просветительским реализмом Дидро и сентиментализмом Руссо. Оставаясь достаточно последовательным сторонником классицизма, следуя его принципам в трагедиях, идет навстречу требованиям эстетики просветительского реализма в своих поздних произведениях и Вольтер, например в повести «Простодушный». Сложнее и богаче стали взаимодействия французской литературы с другими литературами. Иной характер приобрело английское влияние. Если в первой половине века наибольший интерес вызывали философские идеи (Локк), а также общественный уклад Англии, то теперь пристально оценивается художественный опыт английских писателей: Прево и Дидро восторженно пропагандируют романы Ричардсона.

В то же время возрастает влияние самой французской литературы. Законодательница классицистических вкусов на протяжении многих десятилетий (и для Готшеда, и для Сумарокова), Франция Вольтера и энциклопедистов в середине века становится в авангарде европейского просветительского движения. Широкий резонанс приобретают идеи французских материалистов, эстетическая программа Дидро-драматурга.

В изображении человека и природы литература второй половины XVIII в. испытывала большое влияние руссоистской концепции. Это влияние сказывалось не только в творчестве французских сентименталистов, непосредственных учеников и соратников Руссо, таких, как Мерсье и Бернарден де Сен-Пьер, оно распространялось во всей Европе. Разумеется, национальные условия в каждой стране, идейная позиция того или иного автора определяли особый аспект восприятия концепции «естественного человека»: она по-разному воплощалась в «Коварстве и любви» Шиллера и в «Бедной Лизе» Карамзина.

Понятие «природы» как известной человеческой нормы объединяло Руссо и энциклопедистов, несмотря на острые разногласия между ними. Ведь, в сущности, добродетельный герой мещанских драм Дидро был одним из вариантов «естественного человека», как и герои произведений того же жанра у Седена и Мерсье.

Как известно, Вольтер иронически относился к патриархальным иллюзиям Руссо. Демократические выводы, к которым приходил Руссо в своем учении о естественной предопределенности человека к добру, получали у Вольтера резкую оценку — «философия бродяги». Но нельзя не отметить, что в повести Вольтера «Простодушный» критика существующих порядков ведется также с позиций «естественного человека». Таким образом, понятие нормы — не в эстетическом, а в моральном и социальном плане — постоянно присутствовало в художественной аргументации французских просветителей всех основных направлений: классицизма, просветительского реализма и сентиментализма.

Следует учитывать при этом, что французская литература второй половины века включает и многие явления, лежащие вне Просвещения. Так, традиция рококо в целом противостоит художественным направлениям Просвещения, хотя иногда и выступает в сложном взаимодействии с ними. Традиция рококо находит выражение и в лирике Парни, и в его поэме «Война богов» (1799), и в романе Лувэ де Куврэ «Любовные похождения кавалера де Фобласа» (1787—1790). Но влияние стиля рококо проявляется в этот период и более сложно: рококо не только противостоит реализму Просвещения, но и нередко вступает с ним в союз, который современникам не казался противоестественным. Может быть, наиболее разительный пример этого предлагает французская живопись. Оноре Фрагонар был учеником и Буше, и Шардена. Один из мастеров реалистического портрета, он виртуозно владел приемами, характерными для живописи на галантные темы и равно прославился и психологически точным портретом Дидро, и изящно игривыми «Качелями».

В более сложном соотношении не только с рококо и сентиментализмом, но и со всем комплексом идей, настроений и художественных течений XVIII в. находится творчество маркиза Донатиена-Альфонса-Франсуа де Сада (1740—1814). Его романы («Жюстина, или Несчастья добродетели», 1794; «Алина и Валькур», 1793; «Жюльетта, или Благодеяния порока», 1796, и др.) приобрели сразу же печальную известность откровенностью изображения аморальных сцен, поэтизацией жестокости. Почти все они были написаны в Венсене и Бастилии, где автор провел более 10 лет, осужденный за убийство и преступления против нравственности. Наследие его в художественном плане неравноценно, и такой роман, как «120 дней Содома» (1785), привлекает преимущественно внимание психоневрологов и сексологов.

В буржуазной науке делались неоднократно попытки связать мировоззрение де Сада с главным направлением философской мысли XVIII в., с Дидро и Гольбахом, с духом сомнения и отрицания, утверждавшимся во Франции и якобы нашедшим логическое завершение в цинизме и брутальности де Сада. С комплексом просветительских идей нередко связывают и антиклерикальную направленность его произведений. Между тем сам де Сад подчеркивает свою принадлежность к дворянской элите, а своих программных героев называет либертенами. Подхватывая традицию аристократического либертинажа, он развивает в ней именно те стороны, которые связаны не с оппозицией дворянской фронды XVII в., а с процессом упадка и разложения, стремительно развивавшегося со времен Регентства.

Идеи просветителей, несомненно, хорошо известны маркизу, но в его сочинениях они оказываются как бы перевернутыми, их смысл извращен и дегуманизирован. Так, и в рассуждениях де Сада часто всплывает понятие «природа». Но если просветители обосновывали как вытекающие из самой природы принципы справедливости и морали, то один из героев де Сада, герцог де Бланжи, утверждает, что в природе человека заложены задатки всех преступлений. Но и этого мало. По его мнению, самые понятия справедливости и несправедливости относительны, ибо сильный всегда считает справедливым то, что слабому представляется несправедливым. И если бы они вдруг поменялись местами, то у каждого из них изменилось бы и само понятие права и справедливости. Некоторые немецкие исследователи считают, что это обоснование морали господ и рабов у де Сада в общих чертах предваряет Ницше.