Отцы и дети

вил Николай Петрович, - теперь и обедать можно на воздухе.

- Что-то на дачу больно похоже будет... а впрочем, это всё пустяки. Какой зато здесь воздух! Как славно пахнет! Право, мне кажется, нигде в мире так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь...

Аркадий вдруг остановился, бросил косвенный взгляд назад и умолк.

- Конечно, - заметил Николай Петрович, - ты здесь родился, тебе всё должно казаться здесь чем-то особенным...

- Ну, папаша, это всё равно, где бы человек ни родился.

- Однако...

- Нет, это совершенно всё равно.

Николай Петрович посмотрел сбоку на сына, и коляска проехала с полверсты, прежде чем разговор возобновился между ними.

- Не помню, писал ли я тебе, - начал Николай Петрович, - твоя бывшая нянюшка, Егоровна, скончалась.

- Неужели? Бедная старуха! А Прокофьич жив?

- Жив и нисколько не изменился. Всё так же брюзжит. Вообще ты больших перемен в Марьине не найдешь.

- Приказчик у тебя все тот же?

- Вот разве что приказчика я сменил. Я решился не держать больше у себя вольноотпущенных, бывших дворовых, или по крайней мере, не поручать им никаких должностей, где есть ответственность. (Аркадий указал глазами на Петра.) Il est libre, en effet,* - заметил вполголоса Николай Петрович, - но ведь он - камердинер. Теперь у меня приказчик из мещан: кажется, дельный малый. Я ему назначил двести пятьдесят рублей в год. Впрочем, - прибавил Николай Петрович, потирая лоб и брови рукою, что у него всегда служило признаком внутреннего смущения, - я тебе сейчас сказал, что ты не найдешь перемен в Марьине... Это не совсем справедливо. Я считаю своим долгом предварить тебя, хотя...

______________

* Он в самом деле вольный (франц.).

Он запнулся на мгновенье и продолжал уже по-французски.

- Строгий моралист найдет мою откровенность неуместною, но, во-первых, это скрыть нельзя, а во-вторых, тебе известно, у меня всегда были особенные принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно, будешь вправе осудить меня. В мои лета... Словом, эта... эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал...

- Фенечка? - развязно спросил Аркадий.

Николай Петрович покраснел.

- Не называй ее, пожалуйста, громко... Ну, да... она теперь живет у меня. Я ее поместил в доме... там были две небольшие комнатки. Впрочем, это всё можно переменить.

- Помилуй, папаша, зачем?

- Твой приятель у нас гостить будет... неловко...

- Насчет Базарова ты, пожалуйста, не беспокойся. Он выше всего этого.

- Ну, ты, наконец, - проговорил Николай Петрович. - Флигелек-то плох вот беда.

- Помилуй, папаша, - подхватил Аркадий, - ты как будто извиняешься; как тебе не совестно.

- Конечно, мне должно быть совестно, - отвечал Николай Петрович, всё более и более краснея.

- Полно, папаша, полно, сделай одолжение! - Аркадий ласково улыбнулся. "В чем извиняется!" - подумал он про себя, и чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому отцу, смешанное с ощущением какого-то тайного превосходства,