Каторга

ы нар Иван Кутерьма лениво и дремотно надзирал за камерой, смиревшей под его взором, как воробьи, которые заметили полет ястреба на той высоте, какая воробьям никогда недоступна.

Ближе к ночи, когда в камере уже собирались спать, лязгнули затворы железной двери и надзиратель объявил:

- Потеснись, хвостобои! Тут еще один самородок... Это был Полынов, уже в кандалах, он держал под локтем котомку. Вся камера притихла в ожидании что он скажет, что сделает, где сыщет для себя место: на нарах или под нарами? Полынов ничего не сказал. Он молча вдруг подошел к Ивану Кутерьме и швырнул к нему свою арестантскую котомку:

- Ну ты! Сучье вымя... давай подвинься.

Камера затаила дух. Но Иван Кутерьма, не прекословя, подвинулся, уступая место подле себя, и социальное положение Полынова на каторге сразу определилось. Полынов оглядел притихшую камеру своими лучезарными глазами и сказал всем:

- Высокопочтенные джентльмены удачи! Сволочи, мерзавцы, ворюги, бандиты, гадины и подонки! Если кто из вас бывал в благословенной Швейцарии, тот, наверное, обратил просвещенное внимание на то, что над тюрьмами этой обожравшейся страны частенько реют большие белые флаги - в знак того, что в тюрьме нет ни одного заключенного. У нас же, в несчастной России, пора вывешивать над тюрьмами черные знамена - как символ того, что в тюрьме нам, бедным, уже негде повернуться...

Небрежным жестом он запустил руку в отвислый карман арестантского халата, извлекая оттуда портсигар, и, щелкнув его крышкою, протянул папиросы к самому носу громилы:

- Египетские, еще из Каира... прошу, синьор!

Камера натужно вздохнула. Один старый "шлиппер" сказал:

- Живут же люди... даже в тюрьме живут!

Когда камера уснула, Полынов приник к уху Кутерьмы:

- Слушай, Ванька, мне надо устроить "крестины", чтобы сменить имя. Сменить статью. Сроки каторги. Чтобы вылизать все прошлое дочиста и получить на руки "квартирный билет".

Иначе говоря, Полынов желал избавиться от тюрьмы, чтобы из категории "кандальной" перейти на "квартирное" положение, на какое имели право люди с малыми сроками наказания.

Кутерьма двинул могучей шеей, тихо ответил:

- Ша! Поищем похожего на тебя... обработаем. Твои пятнадцать лет на три годика сменим. Но дорого обойдется.

- Сколько? - спросил Полынов.

- Пять синек, и никак не меньше... Гляди сам, сколько здесь поддувал и глотов - всех напоить надобно.

(Пять "синек" - на языке каторги - это 100 рублей.)

- Сойдет, - сказал Полынов, наблюдая в потемках, как большой жирный клоп, упившись крови, медленно тащится по стене.

Иван раздавил клопа большим пальцем. Кутерьма знал Полынова еще с отсидки в петербургских "Крестах", где однажды Полынов, как знающий юрист, выручил его от большой беды, и с тех самых пор рецидивист ценил этого "валета", чуя в Полынове птицу высокого полета, способную парить на таких высотах, какие, пожалуй; недоступны ему самому... Каторга уснула. На нарах и под нарами, а кому не хватило места даже под нарами,